День разгорается над тобой. Холодная синева утреннего неба светлеет, наполняясь желтым теплом неторопливого осеннего солнца.
Налил в миску курам воды свежей. Насыпал в лоток зерна. Маловато осталось. А скоро холода, букашки всякие попрячутся - а на одной траве куры быстро отощают. Придется в корм кукурузу добавлять. Надо бы Гелю попросить - пусть договорится в Няше, чтобы привезли пару центнер зерна - как раз на зиму запас сделать.
Согнувшись в двое, забрался в курятник, собирая яйца. Восемь штук. Значит снова, парочка, решила схитрить. Обошел сарай, где стоял ржавый, проросший бурьяном, остов уазика, списанного невесть когда. И точно. Находишь вытоптанное в траве гнездо в котором покоится еще парочка тонкокорых, словно светящихся изнутри яиц.
Двор подмел, занялся воротами подтесал кое-где рубанком. Петли подкрутил и смазал.
Фанера на окошках сидит чуть неровно - дожди прошли, от влаги покоробило. Но, к счастью, подложенный полиэтилен все еще закрывает щели, не давая ветру и ночному холоду попадать внутрь станции. Покрасить хорошо бы. Вот только, какой цвет выбрать - непонятно. Станция снаружи, когда-то белая, теперь бурая стала. Не считая, подкрашенного к приезду начальства, фасада. Впрочем, заколоченные окошки на фасад и не выходят. Так что - никто их не увидит. Хоть крась, хоть картины вешай.
Устал. Рука почти не ноет, только постреливает боль в ней иногда. Кащей успокоился, дрыхнет на крыльце. Ухо его подергивается, лениво отгоняя таких же ленивых мух. Вот она, доля собачья.
Достаешь из кармана часы - оказывается уже два часа почти. И в такт мыслям твоим - звук мотора. Но - не Геля. У того драндулет так звучит - ни с кем не спутаешь - до сих пор 80-м бензином заправляется. Раритет по нашим временам. Говорят, в городе сейчас его и не купишь.
Из-за холмов вылетает уазик Ломоносова. Несется участковый, обратно теперь уже. И Кащей, тут как тут, в дыру под воротами проскочил - и на улице уже, стойку занял азартную. Пригнувшись к земле. Ни дать, ни взять - в засаде. Ждет гостя.
Долго ждать не пришлось. Пару раз скрывшись из виду, автомобиль вырулил на кусок асфальтовой дороги, тянущийся на полсотни метров в обе стороны от станции и, облаиваемый Кащеем, затормозил возле тебя. Мотор заглох и псина, тут же, успокоившись, с чувством выполненного долга, принялась помахивать хвостом, обнюхивая ботинки выбравшегося наружу представителя власти.
Василий Николаевич потрепал хвостатого по загривку. Затем шагнул к тебе, протягивая широкую ладонь.
- Здорово, Григорий!
Вот ведь. Лет уже сколько знакомы - а называет тебя Григорием отчего-то. А лицо его, не степенное, как обычно. Растерянное. Жмет твою руку, вызывая в ней еще одну колющую вспышку боли. И кивает куда-то в сторону Няши.
- Тут у нас ЧП, Васильич. Даже два сразу. Ну одно - то по твоей части, может тебе и звонили уже. Насчет рельс. А вот второе - вообще черт знает что. Люди пропали, понимаешь ли. Туристы какие-то. Ты смотри, может на тебя выйдут.
И он хмыкает, словно сомневаясь одновременно и в том, что сюда могут приехать какие бы то ни было туристы. И в том, что заблудившись, они способны будут выйти к станции.