Ричи
Домашние телефоны, как и ожидал Ричи, оказались у младшего лейтенанта Линя, сержанта Цая и — совсем неожидано — у констебля Пэн Мина. Засев в кабинете, Ричи принялся названивать им всем.
До лейтенанта Линя удалось дозвониться сразу же. Трубку взяла женщина, судя по голосу — жена или девушка лейтенанта, позвала Линя к телефону и тот, выслушав требование появиться в участке, ответил, что прийти сможет часам к двум, так как живёт далеко, за районом Цзыкавэй, в китайской части города, от которой ему до Центрального минимум два часа пилить. Бедняга, видимо, так каждый день и тратит два часа на дорогу до работы, а потом два часа домой, это же в сумме получается не меньше, чем у какого-нибудь Дэвида Копперфилда на мойке бутылок. Но ничего, скрыл недовольство в голосе и согласился приехать; видимо, понимает, что дело стряслось нешуточное. Записать карандашом на листке: 2 пополудни, мл. лейт. Линь Юнюань.
Потом позвонил сержанту Цаю. Там к трубке подошёл какой-то старикан, сказал (по-китайски, конечно) с жутким выговором, который Ричи едва понял, что Цая дома нет и будет он только к вечеру. Ричи, как мог, постарался старику втолковать, чтобы Цай быстро ехал на работу, как придёт. Старик произнёс в трубку несколько утвердительных междометий и даже сказал по-английски «оукхэй, оукхэй», но уверенности в том, что он таки передаст сержанту, что велено, у Ричи не было.
Наконец, позвонил констеблю Пэну. Там, судя по всему, была не то какая-то дешёвая китайская гостиница, не то общежитие, и Ричи пришлось слушать треск китайских голосов в коридоре (где, видимо, был установлен телефон) минут с пять. Один всё кричал: «Мне надо позвонить в Нанкин! Освободите линию!», но потом к телефону подошёл констебль Пэн и, ещё не взяв трубку, прикрикнул на голосящего китайца, после чего тот заткнулся. Услышав о необходимости прибыть в отделение, Пэн сначала пытался отвертеться, ссылаясь на больного ребёнка, которого невозможно оставить одного, но после того, как Ричи пообещал ему, что при самом неблагоприятном развитии событий (которое Ричи вполне может устроить) ребёнку придётся остаться одному лет эдак на пять-семь, констебль сник и обещал быть в отделении к часу дня.
Разделавшись с китайцами из ночной смены, Ричи поспешил в изолятор, где нашёл своего знакомого сержанта Ю. Тот, конечно, уже знал о происшествиях прошлой ночи и выглядел неподдельно озадаченным и огорчённым, особенно тем, что Цао Хуэя, к которому сержант Ю уже даже как-то привязался, расколоть так и не удалось, и тот унёс все свои секреты в могилу.
— Да что я вам могу сказать, господин инспектор, — восклицал сержант Ю, сидя вместе с Ричи в допросной и разводя массивными руками — до того, как вы их забрали, у меня, считай, на виду были голубчики. Я, конечно, за всеми охранниками изолятора проследить не мог, они же как, мимо клеток проходят, могут и словом-другим с задержанными перекинуться. Тут не уследишь, — сержант затянулся «Кэмелом». — А как вы сказали задержанных вывозить, тут уж я пошёл Цао Хуэя готовить к перевозке. Он ведь совсем уставший был, лежал на нарах, стонал только, даже не просил ничего, не кричал. Тут уж, конечно, кто и подойти мог. А после того, как увезли, я уж и вовсе сказать ничего не могу, потому что я что: я чаю выпил и пошёл спать. У меня кушетка тут есть. Там комната одна, на втором этаже, её японскому отделу выделили, а японцев всё равно у нас в штате мало, так она пустая стоит, зато кушетка там и шкаф. Я там и сплю. Ну, то есть, не пропадать же помещению.