Остин:Времени до двенадцати было ещё два часа, и, чтобы не сидеть попусту, Остин решил заняться организацией завтрашней пресс-конференции. Дело это было ему незнакомым, и на то, чтобы договориться об использовании конференц-зала, а потом ещё поставить в известность газеты, ушёл почти час. Закончив с этим, Остин уже собирался вернуться к делам более привычным, но тут в кабинет по каким-то делам заглянул Купер, который этим уже занимался.
— А радиостанции? — поинтересовался австралиец, — на радио ты позвонил?
На радио Остин не звонил. Он вообще не имел понятия, какие у китайцев тут в Шанхае есть радиостанции. Какие-то были, но шанхайлэндеры их всё равно не слушали, предпочитая ловить на коротких волнах BBC Empire Service или американские передачи. Пришлось звать Чжана, чтобы этим занялся он. Когда закончили, пора было уже отправляться на Бунд.
26.10.1935, 11:57
Шанхай, Международный сеттльмент,
Бунд, у Общественного сквера
Рикша остановился на дальнем конце Бунда, не доезжая до железного Гарден-бридж, пересекающего узкую Сучжоу-крик. Здесь, на стрелке Сучжоу-крик и Хуанпу, был разбит первый в Шанхае общественный сквер, через который можно было пройти к памятнику, который стоял у главного входа в сквер со стороны Бунда.
Подойти к памятнику через сквер предложил Чжан; это было разумной идеей, так как, в отличие от голого Бунда, в сквере можно было легко устроиться так, чтобы, не привлекая внимания, наблюдать за памятником.
Но, может быть, помимо практических, у Чжана были и иные соображения, чтобы предложить этот путь, — ещё семь лет назад вход в сквер Чжану был бы запрещён, и он, конечно, как и другие шанхайцы прекрасно помнили фразу «Собакам и китайцам вход воспрещён»… хотя такой фразы на воротах сквера никогда не было.
Остин сам этого не застал, но сослуживцы, жившие в Шанхае дольше его, рассказывали, что на доске с правилами, которая висела у главного входа, всё было сформулировано гораздо корректней — в одном из пунктов говорилось, что парк закрыт для собак и велосипедистов, а в другом — что вход в него открыт только для иностранных жителей, на чьи деньги сквер, собственно, и был разбит, ещё в девятнадцатом веке. Казалось бы — в Английский или Французский спортивный клуб тоже пускают только членов, и никто не мешал тем же самым китайцам разбить свой парк, в который не пускали бы заморских дьяволов, но вот — обижались. Продолжали обижаться и тогда, когда правила эти вовсе перестали выполняться, и никто уже не делал различия, кому можно здесь гулять, а кому нет, поэтому и пришлось в конце концов эту злосчастную доску снять и пустить китайцев в сквер уже на законных основаниях.
И сейчас по парку, наслаждаясь погожим осенним выходным деньком, ходили и шанхайлэндеры, и китайцы, на аллее стояли продавцы каштанов и сахарной ваты, заложив руки за спину, важно прохаживался констебль-китаец, а по газонам бегали дети. Чжан, отделившийся от Остина на входе в парк, купил кулёк каштанов и присел на скамейку, на которой уже сидела европейского вида барышня в солнцезащитных очках с фотоаппаратом. Девушка недовольно скосилась на Чжана и отодвинулась на край скамейки, ожидая, видимо, что китаец полезет знакомиться, но Чжан, удобно откинувшись на спинку, лишь флегматично жевал каштаны, бросая шелуху под ноги, и поглядывал по сторонам, щурясь от солнца. А Остин направился к главному выходу.
Информатора он увидел тут же — совсем молодой, лет семнадцать, худощавый паренёк-китаец в вельветовой куртке с кепкой в руках стоял у памятника, нервно оглядываясь по сторонам. Бросив под ноги окурок, он тут же полез за новой папиросой, вытащил губами из пачки, достал коробок спичек и принялся чиркать, сумев зажечь только третью.