Просмотр сообщения в игре «Шанхай 1935»

12.02.1932 16:40
Бэйпин (бывш. Пекин), проспект Чжэнъянмэнь,
-5°С, сильный ветер, снег.

Бэйпин замело снегом. Снег опускался на массивные средневековые стены, окружавшие город, крупными хлопьями падал на свинцовую гладь озера Бэйхай в центре города, валил на серую черепицу одноэтажных переулков-хутунов, стиснутых внутри городских стен, хрустел под ногами тысяч людей, толкущихся в грязных подворотнях, и неслышно падал на пустые и широкие каменные площади Запретного города, на морды каменных львов, всё охраняющих холодные и покинутые палаты императора, в которых давно никакого императора не было, и гулял только сквозняк по тёмным коридорам и комнатам.



Таким же заброшенным, как и Запретный город, был и сам Бэйпин — нелепый средневековый реликт, в двадцатом веке всё зажатый между древними стенами, всё извещающий с вывесок над тяжёлыми воротами дворов о бывших когда-то за ними императорских министерствах, дворцах князей и сановников цинского двора, храмах, в которых в былые годы император возносил молитвы Небу, Земле, Солнцу и Луне, и только семенили ещё по улицам пожилые и ещё не очень пожилые женщины с уродливо деформированными ступнями ног, завёрнутые в маньчжурские ципао, целомудренно плотные, с высоким воротом и длинными рукавами (не то что шанхайские тряпочки с вырезом до бедра), и где-то там, в серых людских толпах, ходили и не нужные более никому чиновники-цзиньши, знавшие наизусть большие куски из Конфуция, и постаревшие и не соблазняющие более никого наложницы императора, и выкинутые из Запретного города императорские евнухи, никак не могущие услужить своему императору, проживавшему сейчас в праздности и комфорте на территории японской концессии в городе Тяньцзинь.



Бэйпин был отчаянно провинциален, и провинциальность проявлялась даже в тех веяньях прогресса, что достигали стен древней императорской столицы: например, дребезжащего трамвая, ходившего кругом по узким улочкам Бэйпина, — было бы линий хотя бы пять, да хоть три даже, и совсем по-другому бы он смотрелся, а одна-единственная линия, запущенная в подражание бурно растущим Шанхаю и соседу Тяньцзиню, смотрелась жалко и убого, тем более, что трамвай, неспешно движущийся по проспекту Чжэнъянмэнь, то и дело вынужден был останавливаться перед запрудившими средней ширины улицу (проспектом называвшуюся из бахвальства прежних императоров) торговцами со своими товарами, часто навьюченными — особая примета Бэйпина — на верблюдов, приходящих из пустынь Внутренней Монголии.



Нагружённый тюками верблюд, вставший на путях, возмущённо ревел и не давался своему хозяину, монголу в остроконечной чингисхановской шапке. Хозяин бил верблюда палкой, тянул за узды и кричал на животное по-монгольски. Кондуктор трамвая кричал на хозяина верблюда по-китайски, призывая того убираться к себе в Монголию вместе с чёртовой скотиной и своими чёртовыми товарами. Пассажиры обледенелого трамвая высовывались из открытых дверей, поддерживая пожелания кондуктора своими криками. Торговцы засахаренными ягодами на палочках, жаренным дофу, варёной кукурузой и лапшой, мёрзнущие по сторонам улицы, с интересом наблюдали за разворачивавшейся перебранкой.




Лишь один пассажир стоял, взявшись за поручень, и не проявлял большого желания ввязываться в спор. Им был Сасаки Сабуро, японец из Циндао, инженер тамошнего пивоваренного завода, построенного немцами ещё в бытность Циндао базой кайзеровского военного флота, а затем по итогам Версальской конференции перешедшего вместе с городом в руки японцев. Город пришлось передать китайцам ещё в 1922-м году, слишком сильно было недовольство версальским решением в китайском обществе, но пивзавод японцы всё-таки оставили себе.

Но вообще-то к пивзаводу Сасаки Сабуро имел то же отношение, что и к Циндао вообще: пять месяцев назад, сойдя с парохода из Кореи, он получил от доверенного лица документы на своё новое имя и жил в Циндао, не показавшись на пивзаводе ни разу и занимаясь делами иного свойства, а вот позавчера получил телеграмму, а прочитав, пошёл на вокзал и купил билет до Бэйпина. Полтора дня в купе первого класса, короткий отдых в гостинице рядом с вокзалом — и вот он здесь, в переполненном грязном трамвае, в метель застрявшем перед упрямым верблюдом.

В Бэйпине у Сасаки Сабуро было дело. В переулке (хутуне) Жареных бобов (Чаодоу) неподалёку от Барабанной башни и бывшего императорского Министерства военно-морского флота жил старый евнух по имени Чжэнь Люй. Евнух жил в этом месте с 1924-го года, когда вместе с Пу И был изгнан из Запретного города, и все эти годы никому не был нужен. Но вот сейчас он понадобился Японии.

Дело было, конечно, не в нём, а в низложенном императоре — молодом бездельнике, прожигающем жизнь на европейских вечеринках и балах в Тяньцзине, городе, как и Шанхай, поделённом на концессии великих держав, среди которых была и Япония. И именно Япония сейчас, после блистательной победы в Маньчжурии, была заинтересована в этом человеке, могущим стать императором маньчжурского государства, слухи об образовании которого достигли и ушей Сабуро.

Чжэнь Люй не имел прямого отношения к Пу И. Но имел косвенное — он был преподавателем древнекитайского языка и классических книг младшему брату Пу И, Пу Цзе, двадцатипятилетнему молодому человеку, обучавшемуся сейчас в Японии. У Пу И не было детей, и ещё не созданному государству нужен был наследник, но Пу Цзе, кажется, колебался в этом вопросе. И именно сейчас ему, как никому ещё, нужна была поддержка и совет старого наставника.

Задача Сабуро была проста — найти евнуха Чжэнь Люя и под любым предлогом доставить его на японскую территорию: консульство в Бэйпине или ином китайском городе, японскую концессию в расположенном в ста километрах Тяньцзине или на судно, следующее до Японии. Переправа на занятую японцами территорию Маньчжурии сейчас была слишком опасна и не рекомендовалась. У Сасаки при себе было пять тысяч американских долларов, которые он мог вручить Чжэнь Люю в качестве аванса за будущую службу (впрочем, в вопросе траты денег следовало быть бережливым — нищий евнух мог согласиться поехать в Японию и за сотню), и на текущие расходы. Юридическую безопасность японцу обеспечивал паспорт с видом на жительство в городе Циндао: после двадцать второго года там осталось достаточно японских колонистов, а война в Маньчжурии официально объявлена не была. Физическую безопасность обеспечивал немецкий «люгер» в кармане пальто. Это было кстати — всё ещё продолжалась война в Маньчжурии и развивался новый конфликт в Шанхае, и люди вокруг то и дело искоса поглядывали на японскую физиономию Сабуро. Внимания к себе привлекать однозначно не стоило, и Сабуро помалкивал, держась за поручень и глядя на улицу через заиндевевшее окно трамвая.



Погонщику, наконец, удалось отвести свою скотину с путей, и трамвай, возмущённо звеня и провожая монгола криками пассажиров, двинулся дальше, одни за другими пройдя через арки в воротах Чжэнъянмэнь, Цяньмэнь и Чжунхуамэнь и двинулся по широкому проезду Чжуншань-лу (улице Сунь Ятсена) к первым воротам Запретного города, Тяньаньмэнь.