22.10.1935 12:24
остров Гонконг,
Виктория-пикЛейтенант Хиббард сошёл с борта судна в Коломбо, а трансконтинентальный лайнер «Конте Верде» и Лиза на нём отправились дальше, к Сингапуру.
Пересекая восточную часть Индийского океана, лайнер попал в шторм. Пергидролевая мисс Драгински обеспокоилась, не представляет ли шторм опасности для их путешествия, и даже хотела задать этот вопрос капитану за завтраком, но к завтраку не вышла, как и некоторые другие пассажиры, страдавшие морской болезнью. Саймон Оуян тоже страдал от качки, но на завтраке самоотверженно появился, о чём и пожалел: внезапно посерев лицом, китаец невнятно извинился и поспешно вышел из-за стола. Фрау Шёдель, у которой, несмотря на почтенный возраст, вестибюлярный аппарат был на зависть любому лётчику, приняла надменный вид и выразилась в том духе, что каких же ещё манер ждать от этого… китайца. «Может быть, ему стоило попробовать поесть своими палочками?» — сострил муж фрау Шёдель, и его супруга согласно засмеялась. Жена Саймона предпочла сделать вид, что не расслышала насмешки.
Шторм продлился недолго, и уже на четвёртый день после выхода из Коломбо «Конте Верде» прошёл в проливе между островами Ява и Суматра и зашёл в порт британской колонии Сингапур.
Наверняка лейтенанту Хиббарду было бы что рассказать и об этом городе, но он сейчас, должно быть, летал где-нибудь над Индийским океаном на своём гидроплане, и Лизе пришлось гулять по городу в одиночестве. Пояснений знающего человека здесь явно не хватало и, походив по набережной в тени пальм да прогулявшись чуть по центральным улицам, Лиза решила, что углубляться без провожатого в лабиринт улиц незнакомого азиатского города было бы делом необдуманным, и совсем уже собиралась вернуться на «Конте Верде», как встретилась с Саймоном и Салли, также направляющимися на лайнер.
«Джонки, смотрите, мисс Ниеманд, джонки! — радостно восклицал Саймон Оуян, указывая с пирса на утлые с виду деревянные кораблики с причудливыми перепончатыми парусами. — Всё ближе и ближе к дому», — довольно заявил китаец, подставляя смуглое лицо жаркому экваториальному солнцу. Салли Гэ, наоборот, пряталась под большим белым зонтом, старательно оберегая свою до бледности светлую кожу. «В Китае загар считается признаком низших классов», — старательно подбирая английские слова, пояснила Салли. «Предрассудок! — безапелляционно заявил Саймон. — Нет ничего здоровее солнечного загара!» «Но это традиция», — попыталась вступить в спор Салли. «Если ты так держишься за традиции, забинтуй себе ступни и не перечь мужу», — раздражённо обернулся к жене Саймон и добавил несколько слов по-китайски. Салли остановилась, подняла на Саймона ледяной взгляд и отчётливо произнесла короткое китайское слово, “shide”.
Лиза поняла, что семейный конфликт китайской пары, подспудно тлевший всё время путешествия, готов вырваться наружу, но Саймон уже взял жену под локоть и обернулся к Лизе, с улыбкой заявив: «Мы слишком привержены традициям, мисс Ниеманд. Если бы это зависело от меня, то я отменил бы и иероглифы, да и вообще заменил бы китайский язык английским или эсперанто. И не смейтесь, пожалуйста, это абсолютно реально». И Саймон пустился в объяснения, почему иероглифы и вообще китайский язык, неприспособленный для выражения реальности нового времени, тянут Китай назад, приводил в качестве примера англоязычный Гонконг, а Салли молчала, следуя за мужем, лишь изредка вмешиваясь в разговор, который был слишком сложен для её уровня английского.
Путь от Сингапура до Гонконга занял ещё три дня. Путешествие уже успело порядком наскучить богачам: радости не вызывали более ни отдых и спортивные игры на палубе, ни музыка и танцы по вечерам, а море — море так, пожалуй, уже и вовсе успело опостылеть, равно как и многие попутчики друг другу. Так, синьор ди Мария, жених пергидролевой мисс Драгински, до смерти оскорбился на бизнесмена Жоао Мендеша по поводу какого-то замечания, которое португалец сделал мисс Драгински, что на вечер-другой развлекло пассажиров первого класса и стало предметом толков и пересудов. Дошло до того, что синьор ди Мария предложил Мендешу стреляться прямо на палубе лайнера или в Гонконге, но на палубе мужчинам стреляться запретили члены команды лайнера, а пергидролевая мисс Драгински заявила, что, если дело действительно дойдёт до дуэли, то она бросится в океан к акулам. Видимо, мисс Драгински полагала, что акулы стаями носятся вокруг лайнера и Гонконга, питаясь девицами в расстройствах чувств. Жест невесты произвёл впечатление на синьора ди Мария, и тот заявил, что, так уж и быть, акулам мисс Драгински он не отдаст и стреляться с Мендешем не будет. Мендеш презрительно фыркал и называл синьора ди Мария земляным червяком. Синьор ди Мария аристократически воротил нос от плебея. Пергидролевая мисс Драгински была счастлива, как счастлива бывает глупая женщина, ради которой хотели стреляться двое мужчин.
Чем ближе лайнер приближался к Шанхаю, тем веселее и оживлённее вёл себя и без того меланхолией не страдающий Саймон Оуян, и тем замкнутей и, кажется, подавленней была его жена Салли. Салли вообще старалась держаться незаметно, но день прибытия лайнера в Гонконг привлекла всеобщее внимание, в первый раз на глазах Лизы появившись в традиционном китайском ципао:
«Мы теперь в Китае, — пояснила Лизе Салли, — а значит, мне уместно ходить в этом платье».
И Салли была права: сойдя на берег, Лиза действительно увидела вокруг себя Китай — несмотря на европейского вида железобетонные и гранитные здания, лепящиеся по склонам покрытых тропическим лесом гор, несмотря на современные автомобили, двухэтажные автобусы и трамваи, двигающиеся по шумным улицам, несмотря на «Юнион Джеки» над административными зданиями и стоящие в гавани корабли британского флота и то и дело встречающихся на улицах офицеров и европейцев в гражданском, это всё равно был Китай: разевали красные пасти долгоусые драконы, обвивающиеся вокруг деревянных декоративных колонн ресторанов, у пристаней во много рядов стояли тысячи лодок-домов, на которых за неимением жилья ютились целые семьи, украшали фасады и стены зданий цветастые вывески с непонятными иероглифами, и ходили по улицам соплеменники Саймона и Салли: в белых европейских костюмах, в удивительных долгополых халатах, в грязных куртках с конусообразными соломенными шляпами на головах и с коромыслами с тяжело нагруженными вёдрами на плечах; стригли клиентов уличные парикмахеры с грязной простынёй и ржавыми ножницами, работали резчики печатей в уличных лавках, на плохом английском предлагавших вырезать имя путешественника на нефрите иероглифами за три шиллинга. Красные бумажные фонари висели в окнах лавок и забегаловок, предлагавших невиданные выросшей в Швейцарии даме яства — начиная от вполне безобидно и аппетитно выглядящих засахаренных вишен на палочках и заканчивая какими-то жареными личинками, от одного вида которых Лизе становилось не по себе.
Лиза уже было думала, что и по Гонконгу ей придётся бродить в одиночестве, но Салли вдруг предложила ей составить им компанию в прогулке по городу. Саймон был не против.
Китайский дипломат предложил своим спутницам зайти в один из ресторанов и попробовать китайской еды, а заодно и поучиться держать китайские палочки («В Шанхае вы, конечно, найдёте любую кухню мира, но не собираетесь же вы побывать в Китае и не поесть нашей?»). Прочитать названия блюд в меню Саймону труда не составило, а вот объясниться с официантом он не смог: несмотря на то, что оба они, как Лизе казалось, говорили по-китайски, понять друг друга они были совершенно не в силах, несмотря на то, что, отчаявшись, Саймон попытался объясниться и по-английски, которого официант также не понимал. В конце концов Саймону пришлось просто тыкать пальцами в меню. «Он говорит только на кантонском, — недовольно пояснил Саймон Лизе. —Я из Шанхая, кантонский диалект мне совсем непонятен. Хорошо, что иероглифы одинаковые». Похоже, что идея отменить иероглифы и тем самым вывести Китай из тьмы отсталости в этот момент Саймона занимала мало.
После ланча в кантонском стиле, состоявшего из рисовой каши с орехами, рыбой и морскими водорослями, пельменей с креветками, сладких водянистых пирожных из каштана и душистого зелёного чая в европейского вида чайнике и чашках, Саймон предложил дамам совершить восхождение на Виктория-пик, самую высокую точку острова Гонконг. «Я уже бывал в Гонконге несколько раз, но на Виктория-пик подниматься мне не доводилось, — говорил Саймон, — раньше на гору китайцам вход был запрещён. К счастью, разум медленно, но верно превозмогает невежество и расизм».
Поднявшись на пятисотметровый пик на специальном горном трамвайчике, путешественники расположились на переполненной народом обзорной площадке, с которой открывался чудесный вид на Виктория-харбор, город у подножия горы и полуостров Коулун, расположенный на противоположном берегу гавани. Саймон Оуян тут же достал фотоаппарат и принялся увлечённо искать подходящее место для съёмки, оставив спутниц наедине.
Похоже, что Салли только и ждала этого момента. Проводив мужа взглядом, китаянка обернулась к Лизе.
— Мисс Ниеманд, — тихо обратилась она к попутчице. — Знаете, я боюсь, что Саймон меня убьёт.