25.10.1935 19:45
Шанхай, Международный сеттльмент,
Бунд, перед отелем «Кэтэй»Загорается над Шанхаем неоновый рассвет тысяч вывесок, переливающихся и мерцающих, дребезжа, сверкая носовой фарой, проезжают по Бунду оклеенные афишами трамваи, заполненные народом, — кто и на подножке, подбегают к идущим по помосту набережной господам стайки попрошаек с косичками, в цветастых ватных штанах, пляшут в пьяных глазах электрические буквы и иероглифы, обдаёт из узких кирпичных переулков с железными пожарными лестницами горячим паром от тележек с лапшой и пельменями. В барах литровые коричневые бутылки циндаоского пива — бармен ловким движением откупоривает их и разливает по высоким стаканам. Ледяная пятидесятиградусная водка «маотай» из морозилки по маленьким стопочкам. Отдаёт сивухой, но китайцам нравится. Ганьбэй! Это китайское слово знают все, живущие в Шанхае: до дна! Позавчера убили японского генерала — ганьбэй! Вчера разогнали демонстрацию на Бунде — ганьбэй! Сегодня пустили нанкинский экспресс под откос — ганьбэй! В паре миль отсюда, в Янцзыпу, бастуют рабочие на фабриках — ганьбэй! После нас хоть потоп! Maskee — другое слово, которое знают все шанхайлэндеры, это не китайский, это пиджин, пришло из португальского, из Макао: забей! Белая дорожка рассыпается по стеклянной поверхности столика. Maskee! Пятница на дворе.
Из сверкающих стеклянных дверей отеля «Кэтэй» выходит гриффин, состоятельный и праздный. Его зовут Эрик Смит и, возможно, он сам не знает, что он — гриффин. Гриффин — это иностранец, проживший в Шанхае менее тринадцати месяцев и потому не заслуживший ещё звания шанхайлэндера. В том, что лаоваи разделяют себя на две таких категории, кроется глубокий смысл: это шанхайлэндер уже привык к Шанхаю — к шлюхам, которыми заполнены известные всем переулки; к матросам с американских и европейских сухогрузов, слоняющимся по улицам незнакомого им города в поисках известных всем переулков; к палочкам, дофу, хуньтуням, пекинской утке в дорогом ресторане и баоцзы с требухой в переулке; к китайскому языку, доносящемуся отовсюду; к бандитам, похищающим людей — богачей на выкуп, бедняков в рабство; к опиуму, который можно достать там же, где и шлюх; к собачьим бегам и хай-алай; к блеску шпилей универсальных магазинов на Нанкин-роад; к сморщенным лицам китайских стариков в лохмотьях, просящих подаяния, к рикшам, к пиджин-инглишу, к демонстрациям и угрозе войны.
Гриффин же к этому всему не привык, и потому отличить от бывалого шанхайлэндера его можно и на улице, особенно — при общении с местными. Это заметно по тому, как он переплачивает в ресторанах и раздаёт чаевые официантам (в Китае чаевые не очень приняты), по тому, как он морщится, пытаясь разобрать пиджин, на котором китаец обращается к нему, да и по тому, как он реагирует, скажем, на навязчивых рикш, со своими колясками толпящихся на тротуаре метрах в десяти от входа в отель «Кэтей» (ближе их не подпускает швейцар и пара полицейских-китайцев), — либо избыточно вежливо, либо, наоборот, чересчур надменно отказываясь от их услуг. У шанхайлэндеров это получается естественно, как естественно бывает кинуть монетку мальчишке разносчику газет, а гриффину этому ещё предстоит учиться, если он собирается тут жить.
Эрик Смит дождался, пока регулировщик-сикх остановит движение по Бунду, пересёк проезжую часть и вышел на деревянный помост набережной. Темна и страшна широкая Хуанпу, тихо плещущаяся в трёх метрах под деревянными перилами набережной. Темны и страшны неясные силуэты барж, скользящие по середине реки. Тёмен и страшен Пудун, раскинувшийся на другом берегу, со своими редкими огоньками, проглядывающими во мгле. С неба падает мелкая холодная изморось, капельки которой хорошо видны в ровном свете высокого фонаря. Поднимают воротники пальто прохожие, дамы вкладывают ладони в муфты, китаянка-служанка поспешно открывает большой зонт над головой своей белокурой десятилетней воспитанницы. Но достаточно обернуться прочь от тёмной реки, и увидишь, как сверкает горячими жёлтыми огнями отель «Кэтэй», вереница фар медленно движется плотным потоком по Бунду и колышется над городом многометровая вывеска LIGHT HEAT AND POWER над высоким зданием Шанхайской электрической компании на Нанкин-роад. В этом весь Шанхай и есть — свет, тепло и мощь. Короткий взгляд под фонарём на часы на запястье — восемь. Восемь часов вечера пятницы. Уикэнд ещё только начинается, мистер Смит!
Работы не было, Бай Юси не выходил на связь, но денег пока хватало: от пятисот долларов, полученных две недели назад от китайца, назвавшегося Джоном Доу, осталось ещё двести двадцать. Двести двадцать китайских долларов составляет одиннадцать шлюхо-часов высшего разряда или двести двадцать — низшего (дикая мысль: заказать одновременно двести двадцать дешёвых шлюх на час — почувствуй себя Гарун аль-Рашидом). Была и ещё тысяча китайских долларов, которую Эрик держал про запас. В общем, много у Эрика Смита было денег. И свободного времени — ещё полжизни впереди.
Куда же, мистер Смит?
Весь Шанхай перед вами, порочный, на всё согласный и ждущий ваших денег, как шлюха.
В Канидроме во Французской концессии собачьи бега, там же хай-алай, бокс, бальный зал, ресторан. В развлекательном комплексе «Грейт Ворлд» на бульваре де Монтиньи — вообще всё, начиная от китайской оперы, цирковых представлений, заканчивая массажными салонами и парикмахерскими, где, конечно, не только подстричь могут. В казино «Фушэн» — ох, да что и говорить про казино «Фушэн»! Это же штаб-квартира короля гангстеров Шанхая Большеухого Ду Юэшэна, и именно поэтому играть там безопасно (Ду заботится о клиентуре), а если проиграть много денег, оттуда даже увезут на лимузине (правда-правда, такой вот сервис). В кабаре «Мажестик», как говорит реклама, самые лучшие такси-гёрлз (платные танцовщицы) Шанхая, впрочем, завсегдатаи бального зала «Парамаунт» позволят себе не согласиться с этим. Господи, да весь Шанхай перед вами, мистер Смит!
Впрочем, не стоило бы поминать имя Господне, говоря об этом городе.