Просмотр сообщения в игре «Шанхай 1935»

23.10.1935 21.05
Шанхай, Международный сеттльмент,
Цзянси-роад, квартира Остина Рейнольдса

День прошёл спокойно, так, наверное, дням бы и проходить – нетяжёлая работа, никакой тебе беготни по крышам и гонок на катерах, никаких нагромождений одновременно висящих дел: дело одно, и вот оно-то всю благость картины и портит – зависло дело, зависло, ни туда, ни сюда, штиль, не крутится мельница, как сам ни налегай на лопасти.

Ну вот чего такого произошло такого за день, давайте-ка вспомним.

Итак, сначала – встреча с капитаном Чжао, разговор, полный недомолвок. Затем обед, там же, в «Бьянки». Пришёл в управление, встретил Ричи, говорит – Мак пропал. Куда пропал, что с ним стряслось – неясно. Ладно. Позвонил в Нанкин, сразу не вспомнили, пришлось объяснять, кто с ними говорит. Да-да, говорят, проверка в отношении господина Чао Ао будет осуществлена в ближайшее время. Все они так говорят. Потом на рикшу, в больницу к раненому Фаньфаню: на этот раз пустили: парень всё ещё плох, всё-таки лёгкое прострелено, говорит тяжело и, самое главное, ничего нового. Ничего нового – точно такой же исполнитель, такой же шанхайский уличный парнишка, которого наняли за сто долларов охранять непонятные ящики. Слово в слово повторил всё, что говорили Ван Юй с Лю Шаохуа – бесполезно, всё бесполезно.

Французы не звонят, у них тоже штиль.
Китайцы не звонят, Нанкин вообще обнаглел.
Лю Шаохуа не звонит.
Никто не звонит, ничего не происходит.

Значит, что было дальше. Вернулся в офис из больницы к четырём, посидел без дела, пришёл Чжан: хоть какие-то новости. Новости, правда, тоже так себе – Лю Гуан дома то ли не появлялся, а то ли появился, но как-то проскочил мимо Чжана, который его в лицо-то не знает, и соседей: их Чжан перед тем, как идти домой, тоже порасспрашивал ненавязчиво, нет, говорят, не видели Лю Гуана. Один, правда, старик сказал, что Лю Гуан деньги зарабатывает на собачьих бегах – не на легальных, что в Канидроме, а на нелегальных, где-то в Сеттльменте. Места самого сосед, конечно, не знал, но выяснить-то это дело можно – если там народ собирается, то шила в мешке не утаишь, кто-то из информаторов должен знать. Значит, можно налететь и Лю Гуана взять – теперь-то Шаохуа обманывать полицию не захочет.

А подлец Лю не звонит: то ли нечего ему пока сообщить господину инспектору, то ли пропал он с концами, уехал на свой юг, в родной Гуанчжоу, и ищи его теперь – но нет, как же так, дурочку Линьлинь-то он бросит, здесь сомнений нет, а брата как же? Китаец же, у них семья – святое. Или и брата как-то с собой прихватил, поэтому его дома и нет? А может, вернулся в Шанхай, вышел-таки на Ли Дуна, а тот ему не поверил и приказал придушить да выкинуть в Хуанпу. Тоже ведь возможно.

Ну и вот. Выслушал доклад Чжана – и домой, в кои-то веки в семь вечера. Тут уже Ши Сю и ужин приготовила, поужинал, дальше – свободное время, хоть что делай, хочешь газеты и книжки читай, хочешь радио слушай, хочешь в шахматы сам с собой играй, сходи с ума от скуки и понимания, что время-то - уходит, что вот сейчас, в этот самый момент Тао Чжуси где-то что-то проворачивает, может быть, ужинает с Ли Дуном и Ду Юэшеном в отдельном кабинете над казино «Фушэн» или отправляет лодку за новой партией оружия, или медленно проводит надрез за надрезом по туловищу закреплённого на столе Лю Шаохуа – чёрт его пойми, чем там Тао Чжуси и прочие мрази занимаются, а вот Остин мается вынужденным бездельем.

Глубокое кресло, свет торшера, табачный дым, пиалка улуна на деревянном решётчатом подносе с поддоном, ещё маленький глиняный чайничек и большой стальной с горячей водой, не кипятком, кипятком нельзя. Ши Сю перед уходом заварила, принесла Остину. Надо налить из большого чайника горячей воды в маленький, настоять минуту (уже третья заварка, первую слить к чертям, вторую держать полминуты), затем в чашку и пить. Душистый сладковатый аромат, вкус как у зелёного чая, только менее резкий и сладкое послевкусие, так и остаётся на языке. Рядом с подносом на столе две газеты – «Шанхай Таймс» и «Синьминь ваньбао», на них пепельница. Напротив на стене часы, можно глядеть на минутную стрелку и видеть, как она ползёт, а если сидеть совсем долго, то и движение часовой можно заметить. Часы тикают, единственный звук в полутёмной и пустой квартире – ну, если прислушаться, то из-за закрытого окна можно ещё услышать, как проезжают автомобили. Ещё ребёнок соседей сверху веселился, прыгал, тоже было слышно, сейчас перестал, спать, наверное, уложили. Ещё шум дыхания, вдох-выход, затяжка, выдох, вдох, до чёрта звуков, на самом деле, только тихие все и мерные такие, как шум воды, так что можно сказать, что их почти и нет, что почти тишина.

Тишину разрывает телефонный звонок.

---

23.10.1935 21.05
Шанхай, Международный сеттльмент,
Музеум-роад, здание «Кэпитол», квартира Артура Ричи



Артур Ричи живёт в хорошем доме, не каждый полицейский снимает себе квартиру в таком доме, даже у Остина квартира поскромней, в частности, нет отопления. А у Артура есть отопление, есть лифты, широкие окна, высокие потолки и даже театр «Кэпитол» снизу, не надо никуда ходить, если хочется в театр.

Но в театр как-то последнее время не хочется. И в кино как-то не ходится, а уж в музеи и подавно, даром что живёшь на Музеум-роад. Ходится зато в бары, рестораны и злачные места, вот как сегодня, например: закончили работать в семь, ушёл из управления, поужинал в ресторане, а дальше-то – что? Неужели домой идти – или в театр под домом, или, может быть, в музей какой? Нет, дальше – в бар, немного выпить, оттуда – в Кровавый переулок, в «Палэ», там кабаре, танцовщицы в перьях и разноцветных нарядах, машут ногами, сесть за столик, сунуть официанту пять мексов в ладонь, взять хитрую сигарету, закурить, смотреть на танцовщиц в перьях, смеяться.

Отвратительно, да? Да конечно, отвратительно, конечно, тошнит, а кого через шесть лет в этом месте тошнить не начнёт? Остин вот ещё держится, но так у него только четыре года стажа, всё впереди ещё. Ричи недавно прочитал в газете: по последним статистическим данным, в Лондоне одна проститутка приходится на 900 человек, в Париже – на 500, а в Шанхае – на 50! Первое место в мире, блядь! Золотая медаль по блядству! Оскар, нахуй! Три с половиной миллиона человек населения и от шестидесяти до ста тысяч шлюх! Одна на двадцать женщин, и это считая грудных девочек и столетних старух – впрочем, и таких можно достать, если мсье знает толк. Да в этом сраном городе вообще всё можно! Нахуя вообще тут полиция нужна, кого мы обманываем, один хрен одну джонку поймали – десять приплыло, один схрон взяли – десять устроили, пиздец! Артур хохочет до упаду, хлопает ладонью по столику, согнувшись крючком, держится за бок. Соседи понимающе смотрят на Артура.

Отпускает. Становится не смешно, а тошно. Ещё рано, но всё-таки уже хочется домой. Взять-не взять шлюху, одну из ста тысяч? Да ну его к чёрту, вчера брал, если каждый день – это и накладно выходит, с хорошей-то, да и просто как-то не по-людски – каждый день со шлюхой. Ричи выходит из кабаре, берёт рикшу, едет по залитым светом улицам домой. На набережной Сучжоу-крик рядом с домом разгружают баржу, стройматериалы какие-то, что-то будут строить. Шанхай растёт, Шанхай раздаётся ввысь и вширь год от года, в двадцать девятом вот и половины нынешних зданий в центре не было, к сорок пятому вообще Нью-Йорк будет, только с казино и шлюхами.

Ричи поднимается на лифте на четвёртый этаж (на четвёртом меньше всего китайцев, они цифру 4 не любят, потому что произносится как "смерть"), открывает ключом дверь, снимает верхнюю одежду, включает радио, достаёт початую бутылку виски, наливает, пьёт. Ложится на кровать. Делать нечего, спать не хочется. Из радио завывает какой-то ниггер:

See, see, rider,
See what you done done,
See, see, rider,
See what you done done,
(ссылка)
заунывно так завывает, и скрипочка так ещё протяжно пищит, и тут раздаётся телефонный звонок.