Как только Беатрис встала из кресла и двинулась к выходу, Эмили немедленно оставила котёнка сидеть на диване и пошла за ней, неотрывно, тенью следуя за подругой. И вот так всегда, между прочим - так она всегда по жизни и ходит, никогда сама, всё время за кем-то, то за отцом, то за тобой, теперь вот ещё за Джимми.
Джимми скептически посмотрел девушкам вслед. Ему вся эта затея с Марио не нравилась, и Марио сам тоже не нравился, но что уж делать, если женщины всегда всех жалеют, это природа у них такая, инь, тьма в противовес свету, неподвижность в противовес движению, мягкость в противовес жёсткости, ну и вот жалость в противовес агрессии тоже. Что уж тут поделать, не отпускать же их одних к этому маньяку. Джимми вздохнул и пошёл за девушками, не вынимая трубки изо рта.
Беатрис спустилась по лестнице на пятый этаж к квартире №10. Дверь была открыта, и из комнаты доносился странный звук, напоминающий более не плач, а тоскливый волчий вой или заунывную буддийскую мантру, или, может быть, монгольское горловое пение - жутким и странным было это негромкое, отчаянное и монотонное "ыыыыыыыы", доносящееся откуда-то из глубины квартиры.
Делать было нечего, и Беатрис с Эмили и Джимми позади вошли внутрь. В прихожей было темно, но даже в свете из входной двери было видно, какой хлам царит у Марио в квартире: несколько пар ботинок лежали вперемешку под вешалкой, а рядом с ними - упавшее с крючка летнее пальто, на трюмо под большим зеркалом - куча разных флаконов и баночек медицинского вида, из некоторых лекарство было разлито (так вот почему так пахнет больницей). Двинувшись внутрь, Беатрис запнулась о разбитый будильник.
На кухне горел свет, и вой доносился именно оттуда.
Марио лежал ничком на полу, обхватив голову руками, и протяжно и монотонно выл. Мока, устройство для приготовления кофе на пару, лежала рядом, тут же лежала и жестянка, из которой по всему полу рассыпались зёрна. Рядом лежал кухонный нож.