- Ну как знаешь, - хмыкнул Иванкевич.
С тех пор в простую солдатскую душу капитана запали зёрна подозрения: как же так, безработный эмигрант, бывший солдат, здоровый и крепкий на вид, отказывается от такого выгодного места - только для того, чтобы сидеть на одном месте и ничего не делать?
Своих подозрений Иванкевич старался не показывать, но, несмотря на свою любовь к театру (который он действительно посещал каждую неделю), с актёрскими данными у него было туговато, и его подозрительный вид был очевиден всем и каждому.
В остальном капитан старался вести себя с Сергеем как прежде и продолжал выуживать у того деньги с искусством, достойным цыгана: всякий раз, когда Иванкевич куда-то направлялся, у него в кармане чудесным образом не оказывалось мелочи на рикшу или трамвай - и капитан поднимался к Сергею спросить десять или двадцать центов. В такой мелочи отказывать было совсем неудобно, и к октябрю долг капитана перед Сергеем достиг уже тридцати долларов. Иванкевич, видимо, всерьёз рассчитывал, что Сергей не будет помнить о каждой выданной капитану копеечке, но в денежных вопросах Сергей был необыкновенно щепетилен и регулярно выставлял капитану счёт, который тот, скрепя сердце, частично погашал - только чтобы на следующий день приказным тоном потребовать у "сержанта Шпагина", как он его звал, ещё копеечку на трамвай.
Мадемуазель Волкова, которую никто уже и не чаял увидеть в доме мадам Поповицкой, неожиданно вернулась в августе после своей размолвки с женихом - дистрофичным длинноволосым евреем в очках, студентом университета Фудань Гришевским, который теперь постоянно прибегал к ней, умоляя вернуться, чем вызывал искреннее любопытство и даже жалость жильцов. Снова заняв первый нумер, мадемуазель Волкова немедленно принялась строить глазки скрипачу Олегу и самому Сергею, но, видимо, только для того, чтобы позлить своего ухажёра, который действительно злился, искренне и пламенно, и, пунктуально простаивая на коленях перед дверью первого нумера ровно час в день, умолял "Машеньку, рыбку" вернуться к нему в мансарду под крышей рядом с университетом. Женское сердце рыбки Машеньки не устояло, и в сентябре мадемуазель Волкова таки снова съехала к жениху с твёрдым намерением в скором будущем стать мадам Гришевской.
К этому времени частная жизнь мадемуазель Волковой уже стала излюбленной темой для обсуждения постояльцев Поповицкого дома, и Игнатий Петрович даже заключил пари с Иванкевичем, как долго протянется этот её отъезд: Иванкевич говорил, что к тому времени, как она снова порвёт с женихом, её комната уже будет занята новым постояльцем, Игнатий Петрович же утверждал, что нет. Выиграл Игнатий Петрович: в октябре мадемуазель Волкова вернулась в свою комнату со своими чемоданами и шляпными коробками, которые за ней понуро тащил студент Гришевский. Иванкевич попытался было записать проигранные десять долларов себе в долг, но Игнатий Петрович вцепился в капитана мёртвой хваткой и потребовал отдавать долг немедленно, что капитан нехотя сделал, выдав Игнатию Петровичу самую мятую и жёваную десятку из сложенных у него в жестяной коробке от конфет (Иванкевич на что-то копил деньги).
В сентябре Сергей стал жертвой квартирного взлома: в то время, когда он обедал в китайской едальне, взломщик открыл отмычкой дверь и основательно порылся в его вещах, забрав небрежно оставленные на столе двадцать долларов, но не тронув пистолета. Услышав о краже, Иванкевич поспешил обвинить в ней Митеньку и этим же вечером его избил, как тот ни божился, что это не он, и вообще ему воровать запрещает религия.
Музыкант Олег в общественной жизни дома участия принимал мало, днями и ночами пропадая где-то на стороне, где, как говорили, он собрал свой собственный оркестр (оркестр! - с уважением поднимал палец Игнатий Петрович, - такой молодой, а уже дирижёр!) и выступал по кабакам и кабаре.
Самого Игнатия Петровича в сентябре постигла тяжкая утрата: после долгой и мучительной болезни скончалась его старая кошка Муська, которую он называл "последним кусочком России": по его словам, он подобрал её в 22-м году, совсем котёнком, во Владивостокском морском порту, уплывая из России навсегда. Похоже, что кошка была единственным существом, которое этот сухой, желчный и очень одинокий старичок любил, и которое любило его в ответ. После этого Игнатий Петрович стал ещё желчней и язвительней, в открытую оскорбляя Митеньку (который, как выяснилось, был его двоюрдным племянником) и его религию, будто бы нарочно нарываясь на конфликт со всем мировым исламизмом.
Мировой исламизм в лице Митеньки-Магометушки на оскорбления реагировал тем, что грозил Троицкому страшными муками в аду, а также воздаянием ещё на земле. При этом Митенька был настолько жалок, беспомощен и в глубине души интеллигентен, что его не хватало даже на то, чтобы насрать Троицкому под дверью, и он только ругался на него, а потом бывал бит Иванкевичем.
Так наступил октябрь, жара спала, закончились и дожди, и установилась чудесная южнокитайская осень, похожая на среднерусский август, только с постоянной солнечной погодой.