15.10.1935, 01:15
Шанхай, Французская концессия, рю Лагран, дом По Сицина.Маленькую тёмную гостиную заволакивал тяжёлый табачный дым, обе пепельницы были переполнены, и многие гости уже и не утруждали себя положить окурок туда, а кидали на паркет - всё равно завтра нужно будет убираться, и не им.
- Откройте кто-нибудь уже окно, - хрипло по-английски попросил По Сицин, грузно развалившись в кресле.
Здесь всегда так: шумная компания друзей По Сицина (или Джона По, как его больше знали), друзей и непонятных знакомых, всегда неизвестно как притирающихся к компании, и не выгонишь потом. Нет, надо уезжать отсюда, слишком шумно, слишком весело, слишком грязно.
Алкоголь уже закончился, и пустые бутылки из-под виски и пива в беспорядке стояли и лежали на полу рядом с патефоном, около которого кучей были свалены пластинки, в конвертах и без, которые как-то бестолково и быстро меняли, не дослушав ни одну до конца, пока всем не надоело. На низком столике в середине гостиной стояли толстостенные стаканы с тающим льдом, а некоторые - и с окурками внутри. Потолочную лампу погасили, и теперь комнату освещал один лишь торшер в углу, да мягкий жёлтый свет шкалы массивного "Телефункена", из которого лился волшебный Малер, бесконечно грустная и красивая фортепианная партия из "Песен об умерших детях" (
ссылка).
Гости, и в первую очередь - незваные, почуяли, что вечеринке конец и халявного виски больше не будет, и один по одному тихо улизнули, может, прожигать жизнь в других местах, а может, к себе домой, спать. В гостиной осталось лишь пятеро человек.
Юный русский музыкант Олег, ещё моложе Беатрис, недавно переехавший в Шанхай из Харбина, совсем умаялся и уснул, запрокинув голову на спинку дивана и смешно раскрыв рот. Эмили По сидела рядом, склонив голову на плечо художника-карикатуриста Джимми Чена (Чена Гуйшэня, если по-китайски) и медленно водила пальчиками по его раскрытой ладони. Джимми, похоже, тоже уже задрёмывал с недопитым бокалом тёплого пива в руке и трубкой в зубах.
Беатрис сидела в кресле в углу у торшера и тихо перелистывала новую оперную партитуру, которую Джон выписал из Америки авиапочтой и которую привезли на днях, и сам Джон ещё не ознакомился с новинкой. Джордж Гершвин, "Порги и Бесс" - говорило заглавие книжки.
- Да, дети мои... - прокряхтел Джон По. - Это, - гитарист медленно повёл пальцами с зажатой в них папиросой в сторону приёмника. - Это музыка, а у нас говно.
Таким Джон По был в последнее время - постаревшим и разочаровавшимся во всём, и выглядел он теперь лет на шестьдесят вместо своих сорока пяти, и отпустил тонкие вислые усы и бородку клинышком по старинной китайской манере, как бы признавая и подчёркивая свою старость.
Играл Джон По теперь без огонька, как бы машинально и без интереса, и партитура Гершвина лежала на столике под торшером уже три дня, и он к ней даже не притронулся, а только день за днём прикладывался к виски или пиву или тому и другому вместе, и только весёлая компания сегодня вечером немного развеяла его тоску, и он снова шутил и по просьбам пристуствующих наиграл на рояле соло из старинного стандарта "The World is Waiting for the Sunrise" (
ссылка) , но потом снова впал в меланхолию, и Малер, похоже, только укреплял старого китайского джазмена в его настроении.