И в путь дорогу дальнюю, следуя зову cердца своего. Надежду искать? Счастье ли, потерянное? Средь обломков гнилых, руин мертвых. Городов. Кто знает...
Гудят провода в небе, тропинка вьется под ногами пыльная. Вытянувшийся струнами бордовый мир, солнце сквозь опоры стрельчатые, зайчиком скачет. Колючей искоркой слепит. Тени палками. Размеренный шаг. Рыжий песок шуршит под ногами, электричество в воздухе, ржавчины кисловатый привкус во рту ощутимо медный – потрескивают волосы статикой, пахнет озоном приятно так. Шаг и еще шаг, поезд тает за спиной, серебристым миражом исчезает уплывая куда-то далеко. А потом оглядываешься...Раз! И нет его, словно со школьной доски, зарисовку мелом стерли. Небрежную. Ползет лениво звезда, - ноздреватый толстый мандарин, нехотя взбирается на небосклон в ореоле пронзительно желтых лучей. Перезревший плод. А шагать приятно так, чувствуя свободу собственную – лететь на крыльях в большой мир, ощущая как поздний этот, томный вечер. Ползет к своему полдню. Возвращаться назад. Как там бывалыче говорят?
Всегда...
Песок под ногами, споро меняет цвет свой: сначала красный, щедро кровью умытый словно. Переливается лениво в вечернем свете уставшей звезды, острые стекляшки блестят таинственно. Привлекают внимание к себе, рубинами словно. Манят. В воздухе пыль танцует, россыпью галактик. Разомлевшая за день земля, отдает тепло. Щедро.
Потом бежевый песок начинается, чахлый, в цвет листвы опавшей выкрашенный - грустной, что ранним утречком сентябрьским облетает, когла приморозит. Листвы-то. А здесь жарко, здесь мороз нереальным кажется, окрестности барханами вздыхают и никакой осени. Здесь ноги вязнут, потеет спина. Солце лампадой. Сухой день занимается, разгорается бенгальским огоньком, все более явно вступая в свои права. Ощущение волшебства ломит зубы, жаркий ветерок пылью слепит. Дальше-дальше, несет Тай.
Плещется ковыль степной, время волной убегает, речкой.
Вот уж и опоры электрические вытянулись, постройнели красавицы, вознесли высоко вверх свои провода. И земля взволновалась холмами, травкой принарядилась изумрудной. Одуванчиками, пронзительно желтыми свечками. Робкими изломанными деревцами, печально вздыхающими тусклой листвой. Бедна земля. А все ж быстро здесь картины меняются - в обычном-то мире шагай да шагай днями, и будут тянуться унылые пейзажи стеной. Однообразные. А сейчас калейдоскоп, ярмарка впечатлений – Тай ведет.
Чуть левее, темный край начинается, болотный да сырой. Леса корабельные. Леса буреломные. Недобрые, хмурые, туманами влажными вздыхающие, сладковатым запахом мертвечины обдающие. Терпким. Кто-то бродит там, валит деревья. Вот и просека, жирная зарубка– горелая земля, дурной запах. Угольно черные тени пугливыми мазками в лужах дрожат, ботся чего-то. Трансформаторная будка, гул электричества ровный - восклицательный знак ярко красный - Осторожно. Убьёт! Сетчатый забор порван кое-где. Разветвляются провода, убегают в лес. Гарри, облизываясь, указывает пальцем вдаль:
- А вот там котятки, старый Эбенорр лежит. Занятное местечко. Вот уж где не надо гулять с мамкой по воскресеньям…
Но прочь лес. Остался за спиной дурным сном, а дорога уж с холма бежит. Облака перистые, воздушными кораблями текут себе неторопливо по синему небу, гордые. Большие. Как на картинке, любуйся ими, красота ведь! Прокладывают дальний курс флотилией белых линкоров, вечные странники, острые крыши домиков на горизонте задевают. Человеческих жилищ сказочных, издалека к себе взор притягивающих, рыжей свежестью черепичных крыш. Облака и деревенька под ними. Пахнет дымком, жизнью пахнет, неторопливым сельским бытием.
Настороженный Хизз трогает Эллу за руку, ускоряет шаг. Ему не до сказок как будто.
Забор серый справа, кукурузы тяжелые стебли дремлют. Валуны мшистые знаменуют дрогу, аккуратно по сторонам стоят. Хранят забытое знание, рисунками, рельефами полуистершимися. Разглядывают путников.
Боги…Люди ли? Крылатые олени, вороны в профиль похожие на Гарри, насекомые с туловищами людей, черви с людскими головами. Все какие-то недобрые, все неуловимо мерзкие. Хизз молчит, и машинист сдавленно ругается себе по нос. Зачем-то пошел он в путь, пернатый этот злодей. И Ник пошел, счастливый радостный такой Ник. Он щебечет, он глупости несет. Ничего не замечает вокруг, мальчишка. Он землю жирную зачерпывает и к небу лицо поднимает, словно здороваясь с облаками. Пышными пирожными. А Хизз торопится, и Гарри ругается зло.
- Сукины дети…
Кукурузное поле обрывается резко, в глаза чучело бросается из обломков железного мусора воздвигнутое. Споро. Под проводами. Ржавое, рогатое. Неуспокоенному божеству памятник…
Связки черепов на шее, подобие бус изображают, костей обломки возле чучела лежат. Почерневшие. Наверное алтарь местный. Початки гнилые кукурузные, дохлые тушки неудачливых крыс, птиц. Другого-то зверья здесь поди, отыщи…И пахнет кровью остро, какая-то дрянь в глиняных кувшинах плесневеет. Еда, перья, веревки. Яма большая чуть подальше, густым зловоньем привлекает к себе внимание, среди углей что-то блестит там, цепляет взор. Золото кажется, обломки микросхем и снова черепа, снова кости. Мухи зудят, пахнет отвратительно, черви дергаются судорожно…
Видать не только кости валяются там. Что-то чудится белесое, фрагмент ступни кажется. Так и не сгоревшей до конца. Плоти.
Гарри, что-то высмотрев среди мусора блескучего на «алтаре», сует в карман проворно, Хизз ускоряет шаг. Чучело скрипит протяжно, словно почуяв ущерб сокровищам своим. Злобно каркает ворон где-то. Колдовство уводит. Вперед! Вперед увлекает Тай, не время отвлекаться. А поле кукурузное еще долго синеет за спиной, шелестит зеленым морем. Мерещится. И домики уютные подмигивают янтарными огнями своими, сберегая редкую в этих краях жизнь. Острые крыши, идиллические замки – их еще долго видно, рыжие башенки и острые деревянные кровли с коньками. А чучело рогатое протягивает железные руки в ночь, и надпись перед глазами все еще стоит, выбитая на мшистом камне. Яркая такая. Запоминающаяся. «Слава Тебе, Зверь!
...Странное время, странная дорога. Вот уж и вечер вылинял, бордовыми перьями разлетелся в клочья, превратился в желтый насыщенный день. Выцвел. Бросился под ноги пурпурными кляксами. И небо уж бездонным колодцем нависает над головой, синее-синее, стерильное. Глубокое такое что и смотреть страшно. Не единого облака нет. Бездна. И Часа два тянется под ногами унылое шоссе, привычное Элле. Теперь уже усталость кости ломит, и идти тяжеловато. Ступни свинцом налились. Ярко желтеет осевая линия, порой знаки в насмешку попадаются, ржавые, но все еще живые. Предостерегающие.
"Снизь скорость», «Соблюдай осторожность», «Уступи дорогу королевскому…»
А вообще хорошо это, что асфальт появился, пыли меньше. Вынырнуло шоссе откуда-то изза поворота и потекло себе, асфальтированной черной речкой. Ленивой такой. И день загустел, словно крахмала щедро в желе плеснули – приуныл, высветлился. Это конечно плохо. Белым-бело вокруг, ясно и прозрачно до звона в ушах. Оттого и зябко, будто мухами осенними по праздничному столу шагают на всеобщем обозрении. И ни звука. Только жар волнуется под ногами ложным морем, сухими лужицами. Обманывает. Только синее небо над головой куполом, от края до края мира простирается. Да изредка озерца попадаются, наполненные голубой-голубой, яркой до ломоты в глазах водой, словно небом этим пролитые. Слезы.
Красивые озерца. А цвет какой! Мечта живописца. Но чутье шепчет упрямо, нельзя из таких пить да и подходить близко не стоит, предостерегает, заливается тревогой. Плохо! Плохие места, дурные, грязные вопреки белому этому стерильному песку. Бежать нужно отсюда, уносить ноги поскорее -подальше, как можно дальше от этих живописных озер.
Гарри хрустит жестяной банкой, кушает значит, а больше все таки жрет. Подумав, людям вторую протягивает. С чего-то..., впрочем, устыдившись поступка своего доброго, спешит исправиться.
- Слышь, барби! - То ли Хиззу адресовано, то ли Элле…-Если бля не поторопимся, к вечеру светиться почище рождественской елки начнем. Шашлыком поджаримся. Это мля гарантирую, я. Шамуна екнутого среди нас нет, а делать что-то надо. Котята вы мои. Трупу похрен конечно, а Гарри жопой пернатой чует, моровый ветер здесь трещит во всю мочь. Жаль, магической кошелки нет с нами, может наколдовала бы глядишь чего. Ну хоть на что-то сгодилась, бабенка драная, гнид вот извела. Подсобила. Хе-хе! Надо бы отблагодарить её, да?
Рассмеялся зло, выковыривая острыми когтями плотные нити консервированного мяса. Уже не человек. Здоровый, черный, перьями блестящи покрытый монстр. Настоящий Гарри – шагает к своей цели. А зачем…
«Паёк №2. Подлежит распространению среди гражданского населения.»
Зачитал в слух Хизз, передавая банку Элле. Облизал губы пересохшие.
- Мэй ва, попить бы…
Гарри достал из кармана брюк флягу, забулькал нарочито счастливо. Не предлагая никому.
А день распластался, приуныл день, и волшебство кажется иссякло местным зноем утомленное. Двенадцать часов! Хизз присел на растрескавшийся асфальт, жадно хватая ртом воздух. Поплохело ему. Даже Ник погрустнел, осунулся как-то. И Джек жалостливо язык высунул, принявшись дышать часто часто.
Машинист весел напротив:
- Может добрый дядя Гарри конечно видит как-то иначе, может бля у него глаза на жопе. Кто знает? Да только красавчики вы мои, задницы толстые, греть не надо бы нам здесь. Часовни херовой я здесь не наблюдаю, положим. Так же как и Ворот Терранора. И волшба ваша кажется истощилась, тююю, слабенькое колдовство-то. А между тем хорошая сказка есть, про людей которые слишком долго в гиблых краях задерживаются. Ну-ка ну-ка...как же бысь оно там? Ну, ядово «жили были» мы опустим, цыплятки вы мои. А вот то, что у птенчиков незадачливых, волосы выпадали да нарывы кожу разъедали. Это птичка хорошо помнит. Обжигало их крепко черной смолой. Кровью харкали неудачники, слепли бывало. Сами понимаете, болели долго, умирали медленно. Так вот о чем Гарри сказать хочет? А говорит наш Гарри, старый он дурак, что если не уберемся мы отсюда поживее, думаю, скоро сами в добрую эту сказку попадем Хе-хе.
И продекламировал вдруг, примерным школьником
Над погибшей страной лежит тень, воет ветер
И к закату ползет серый день, на рассвете
Я увижу врата Эбенора. Башню кости, края раздора
Моря шум. И простор Терранора.
Соль вдохну. Закричу – я Дома !Это кров мой
Содом, Гоморра…А потом рассмеялся, хрюкая: - Дерьмовые вирши котятки, но настрой я думаю, вы уловили.