7 Минут до отправления
7. Здесь обреченное на смерть солнце горело, отдавая себя этому дню без остатка. Жарко обнимало красную землю, убегая за горизонт, медлило, сомневалось. Словно. Желая впитать в себя угасающий день, выпить его до дна. Насладиться впечатлениями сполна, сегодня, сейчас, немедленно! Предчувствуя собственный конец. Судьба этого места представлялась туманной и слова "завтра" не существовало более, в целом мире не было календаря и следующего дня. Уже нет. Только одно мгновение это, пузырьками шампанского в голову ударяющее. Было. Небытие подкрадывалось, ржавчина, гниль и ночь наползала, темной раздувшейся пиявкой, заполняла пространство собой. Удушливая жирная ночь, проклятая богами давным-давно. Порочная. День по живому рвала.
6. Разорвал тишину выстрел как и было предсказано, рубанув звонко по ушам. Костя рванулся к поезду, ощущая в груди неожиданное тепло такое. Бах! И летит навстречу небо, обнимая мага кремовым пудингом. Враз полегчавшее тело рвется к облакам, пружинит под ногами красный песок, выгибается батутом. А волшебник проваливается в желтую эту хмарь по колено, предчувствуя за пеленой тяжелых туч, жидкую прохладную синь. Полет, чувство падения, как будто крылья за спиной выросли, тяжелые и бессильные. Эти крылья чугунные потянули в омут, не умея воздух как следует поймать. Кувыркнулся мир, тренькнули провода. Понимающе так сочувственно. И жизнь вдруг рванулась по венам, теплая хорошая жизнь кровью изо рта. Провода утешали глупые, выли от горя. Жалели наверное. Зря! Не стоило жалеть сейчас Костю. Все хорошо у него было, спасся он. И смерти для мага не было, и боли тоже. Только счастье существовало, наполняя тело до краев бордовой клокочущей жизнью.
Это не смерть, это жизнь рванулась кровью изо рта, жизнь наполнила легкие разорванные пузырьками кислорода. А. Звезды в вышине мяли мага, выворачивали тряпкой, это было мучительно слегка. Звезды они ведь колючие создания, ледяные от природы. Забывшие, что значить любить. Их нежность грубой была, неприятной, царапающей душу. Впрочем. Когда уже совсем стало больно, нестерпимо стало и гадко, навалилась спасительная темнота. Не смерть. Жизнь накрыла мага с головой.
5. Голову понурил и завыл подыхающим псом бродяга. Красные огни поезда разглядев во мраке, ощутил одиночество свое. Страшное. Страх липкий и невыносимый этот глотая, холоднее ночи зимней, бездушнее железных рельс. Страх. Свистнула электричка. Протяжно зло.
Первый час ночи на дворе, тяжелый лед в лужах мерцает. Первый день зимы, первая ночь принадлежащая смерти без остатка и целиком. Не ходят в это время электрички, поезда не ходят и целый мир застыл в хрустальном шаре, люди спят в постельках уютных, люди видят кошмары. Темные сны. И только серп луны беспощадной, зелеными сумерками укрывает платформу. Зазубренный месяц, издевательская улыбка больного перезревшего плода.
Он по рельсам шел, сбивая посиневшие ступни, этот человек– лопались пузыри гнойный, на шпалах цементных кровь оставалась. Фиолетовая плоть, кожа отставала клочьями, открывая влажные гнилые уже раны. А он шел упрямо, укрытый болью своей словно плащем. Фиолетовой мукой. Пытался бежать...
Напрасно.
Они не отставали. Знали, что больше нет у него фонаря. Гнали сворой шакалов затравленного лиса. А он что? Он ничего, ходил на работу, утром вставал вечером засыпал. Череда одиноких, бессмыслицей наполненных дней. Череда лиц, чаще взрослых. Реже, сладкими минутами карамелькой растянутыми, таких, ради которых и жить стоило…детских. Маньяком не был и убийцей тоже не считал себя. Ни в коем случае, нет!
- Это они, они все подстроили. Дьяволы играют, ставки ставят! – Хрипел, карабкаясь на железнодородный мост, вместо реки рельсы. Цементное море в железных берегах, планктоном тянутся к луне искристые фонари. Изредко, в лучах света возьмет да и взблеснет одинокая снежинка.
Никогда не убивал, отправлял на небо, желая спасти светлые души. Чтобы не успели заразиться, окунувшись с головой в мертвый этот, коростами покрытый мир. Чертил на стенах кресты. Оставляя деткам в кулачке монетку. Древняя Греция, школьный курс помнил твердо- Аид царь мертвых, Цербер трехголовый пес. А Харон перевозит души. Без монеты не возьмет в свою лодку...
Бросил собственное тело через перила, швырнув под ноги украшенный царским орлом рубль.
-Богу плевать! Ему всегда плевать! А это игра. Он с нами. Дьявол среди нас! Я видел его, он меня благословил – Заорал что есть мочи, желая докричаться до спящих этих людей.
Людям не было дела. Лишь собака яростно лаять принялась, потом замолчала. И завыла вдруг хрипло ощутив Присутствие Его . Бродяга тоже ощутил, Прыгнул, треснулся об асфальт грудой мяса. Хруст костей раздался, громкий, сочный, треск этот ночь огласил, трудно было не услышать его. Но люди не слышали упрямо, пес поперхнувшись визгом умолк. Осколками показались кости, зубы брызнули в стороны жемчугом. Закричал что есть мочи человек, ощущая как лечится наспех изуродованная плоть.
Оно улыбнулось. То Самое, которое давным-давно его выследило, в тесном купе, на свидание пригласив с шампанским и розочкой одинокой. Оно мяукнуло нежно – «Умер Бог. И солнце сгнило. Нет проку кричать - тишина в сердцах. Не будет тебе помощи ни от кого»
4 …Не будет мне ни от кого помощи. Не будет. – Констатировал Горан.
Осознал вдруг ясно, почитывая романчик этот дешевый. Поперхнулся, в платок сплевывая кровь. Словно удар топора осознание - НЕ. БУДЕТ,
Ангел на страничках желтых, любил свою девушку в двадцатый раз. Ангел на витраже, красивый и улыбчивый тип, казался гомосексуализма воплощением. Довольным жизнью своей, сальным уродом. Хотелось разбить эту женственную рожу отчего-то, растоптать носком ботинка. Но люди спали. А Горан…
... Горан конечно всякую хрень готов был встретить на поезде, человечки ведь любят увлекаться эзотерикой грошовой. Ну кресты, ну шестерки там, второсортный герб, это понятно. Вонь, трупы, кровища и бюрократия. Это тоже нормально, когда дело людей касается. Ну убивали себе потихонечку, баловались сатанизмом, Бальхезред жирел. А кто он этот Бальхезред? Всего лишь человечий маг, в 66-ом году решивший что тихо гнить в могиле это не для него.
Нормально. Горан и пальцем не собирался шевелить. Останавливать Бальхезреда? Еще чего! Для этого есть хреновы человечьи герои, вот пусть они и стараются. На поезде кто-то крутился даже, посмекалистее мошка, вот пусть и жертвует собой ради всеобщего блага. А Наблюдатель посмотрит, Эллу спасет вопреки контракту, приведет героя на положенный ему алтарь. И плевать на бумаги, он же Наблюдатель в конце-концов. Кто ему здесь противостоять осмелиться?
Стравить двух крыс…
А потом пасть.
Нет, Горан разную хрень за свою долгую жизнь повидал. Видел врата Эгерей, видел города, гниющие неторопливо. Демонов похожих на людей. Людей похожих на демонов, там дальше от Терранора пойди, много диковинок встретишь. Радиация и черный ветер забавные вещи порой вытворяют. Живые тоннели, разумные механизмы Но это все серым было, привычным, ожидаемым если хотите. Низкие нормальными были, ликвидаторы, даже Сапфир - предатель и с*кА известная, тоже в пределах нормальности.
А вот пасть в купе, черная плесень в костях прорастающая - это плохо. Это уже рушило стройное мировоззрение атеиста Урмиила Исфраила Мельхиора Седьмого трубящего Эзалахиила.
В Бога-то Горан не верил особо никогда, и Библию не читал. Стойкий агностик. А потом пасть. Пасть принадлежала Хищнику. Пасть принадлежала чему-то древнему, злому, такому что случайно Компанию почуяло. Из бездны на запах крови пришло, призванное чередой смертей и всей этой мишурой человечьей. То-то Бальхезред чуть в штаны не наложил от страха, трехсотлетний Бальхезрд, латынью балующийся и запретными фокусами. Маг из магов, человечий чародей лично вскормленный Сапфиром. Майла! Горан мог его понять, припоминая подробности…Не имела эта хрень право на существование в реальном мире. Тупая злобная, пришедшая откуда? Из ада чтоли…
Даже сейчас Горан усмехнулся. Припомнились ему дешевые драмы и отважные герои, с крестами наперевес, вызывающие дьявола на бой. Только чеснока у проводника не было в загашнике…
Изящный черт улыбался со своего витража, красивый, тонкий. Художник видать любил чертей больше ангелов. А Это Самое , в купе пробравшееся изящным не было. Это. Которое опознало в нем врага своего, что хуже всего. Зверю плевать было, Этому Самому, что Горан проклят давно и что братья его, лет тысячу штаны просиживают, неторопливо играясь с людьми от скуки. Превратившись в свору паразитов никчемных. Хищнику без разницы что Горан в дудку дудит – седьмой трубящий ведь! И проклятый давным давно, лишенный памяти и души наполовину, брошенный вместе с родственничками своими в человечий мир.
Люди спали, им это нужно, Элле нужно. Выпендрёжнику магическому и даже Гарри.
А Горану не нужно. Горан читал, мозгами своими пробитыми пытаясь шевелить.
Эта штука всех их найдет, и братьев и людей, неторопливо выследит. Херовый расклад как ни крути. Сожрет по одному, и не поперхнется, -ни Гораном ни дудкой его. Хищнику Высокие не указ, Низкие не указ. Он всех заберет, по праву сильного поглотит. И Бальхезред это понял по всей видимости, ощутил в какое дерьмо случайно вляпался с поездом своим. Сапфир понял предатель, наверное для того и звонил.
А Горан к трубке не подошел. Мудак....
- Вэй ла, Хесальхриил. Походу домой придется заскочить, барахло кой какой разыскать. Врубай кодекс вамураила! Это уже настоящая угроза. Поверь мне, время пришло, Васагриим хей мараил. Труби во всю мочь! У нас уже почти нет времени.
3. Время, вот чего так не хватало Хиззу. Он мага видел рванувшегося под вагон, выстрел слышал, глухой вой Джека по ушам резанул. А потом взрыв…резкий свет по глазам ударивший..
Умирающее солнце позолотило платиновые волосы, слезы брызнули из воспаленных глаз. Мальчик не видел решительно ничего сейчас, но это мелочи. Хизраэль не потому кричал, что за мага испугался или выстрела этого. И даже боль в глазах его не страшила. Временная слепота. Огонь пугал, эта вспышка сплошь белого света. Требовательный знак, который ощущал всем телом и душой своей.
- Эйхей, Тай Свла! Не двигайтесь, ниэкто не двигайтесь! Эа Тай. Желтый огонь Тай!
На месте где Константин Евгеньевич стоял, огонь теперь бушевал. Жаркий, злобный, наделенный собственной душей как это известно. Тай не желал говорить с Хизом, складываясь в сиящий знак креста, отвергал юного Хизраэльши. Золотая паутинка требовательная к людям протянулась, даже к Низкому в окне. Ко всем. Даже Джека испуганно взвывшего вниманием не обделив. Огненные ручейки оранжевого пламени, которое пока не трогало кожу.
- Мэаг, наэрушил условия, он не прошел пять шагов. Тай Свла считает что не прошел...Я неа снаю, кто посвал…Теперь он возьмет всех нас, если кто-то сделаэт глупость…
2. - Г-гу-гулупость же вообще! Дибил ты, бежать...! – Рявкнул Влад.
И подумал про себя вдобавок – «Глупость же вообще» Влад не верил, и не слушал ничего, а потому побежал он в сторону, рванулся к горизонту в отчаянной попытке спастись и сгорел.
Страшной смертью. Не слишком хорошей. Огонь метнулся наперез, словно живой, обрушился жидким шаром на бросившего в сторону официанта. В живую кость мгновенно вгрызаясь. Превратив человека на миг в сияющего феникса подобие, древнее божество, в золоте славы своей сошедшего с небес. Одежду пожирая и обугливающуюся пузырями кожу. Влад махал руками, выл отчаянно, огонь был похож на крылья. Тай Свла не умел жалеть. Плая ревело. Пламя спрашивало – Кто ты есть. Кто ты здесь?
Влад не знал ответа, обращаясь в свет кричал непрерывно. Секунду и целую вечность кричал, муки ведь нельзя обычным временем измерить. Потом умер, застыв в позе лыжника. Потом уже ничего от него не осталось и только пепел к небу полетел. А вопрос всем был теперь задан, ясный и простой - Кто ты есть? Что ты? Кто ты есть?
1. Есть дождь прохладный в этой вселенной, капли жгучие бьют в лицо. Беспощадно секут кожу. Зигзаг молнии фиолетовой рвет небо напополам, пальцами жадным, хватает опору металлическую. Есть искры фейерверком ввысь взлетающие и вонь горелой резины, есть провод, со свистом обрывающийся. А грома нет. Лишь молнии играют в чехарду, и тучи отяжелевшие. Тянутся прямо по земле.
И маг просыпается удушье свое ощущая, по колено в грязи. Отплевывается. Почуяв резкую омерзительную тошноту. Кровью его рвет, сгустками плоти собственной, костей обломки сплевывает и прошлую жизнь свою в грязь, ощущая на зубах металлический привкус смерти. В глазах двоится, сухо во рту и мерзко. Рыжая грязь повсюду, мокро, а на зубах скрипит песок. Круглый шарик дробинки катается на языке.
Дырка во рту, жертвенный зуб. Тело кричит, тело корчится в агонии. А шрамов и нет, раны нет. Здоров, жив. Там же, где был с утра. Кажется. Те же провода, тот же поезд на путях застывший, ажурные опоры, электричество текущее вникуда. Даже фонарь валяется неподалеку. Приснопамятный. Обрывки одежды, мыслей, снов. Но людей нет, никого рядом нет. Густой мох окутывает провода, земля раскисшая обнимает горячую кожу приятно. И Костя лежит здесь же, в луже собственной крови и потрохов, живой здоровый сейчас человек. Нет ружья, нет смерти. Лишь царство холодного этого осеннего дождя, несмелые сумерки ощущаются, пахнет болотом и прелыми листом. Уже не рвотой. К хапаху сырости примешивается душок горелого мяса и волоса паленого. Рядом кто-то стонет, плачет, маму зовет. Не один он здесь. И даже не глядя, знает, что неподалеку Влад.
Голый, обожженный, колени острые к подбородку подтянувший живой Влад.