|
|
Светило июльское солнышко золотистое, бордовый мир за бордовыми шторками тек, исправно болотами подмигивая, камышом шурша, скелетами берез погибших траурный мир. Бордовый тоже. Вот скажем предательство это пронзительно алый цвет, карминовый или каштановый быть может. Обидные шипы у роз и первые капли крови на белой ладошке, удар в спину кинжальчиком, треснувшая по пальцам безжалостно дверь. Апостасия. Предательство веры. Много разных способов изменить или продать, предать или осквернить. Слишком много. Березы протягивали бледные худые руки свои, сучья уродливые, выгибались старухами посреди туманных, гнилых болот. Они тоже преданы были, деревья голые и края эти бесприютные, зимние. Безжалостно преданы погибшей в зачатке, растоптанной плевком весной. Жизнью. И снулой лампочкой унылого солнца. Отбивали колеса на стыках нехитрый свой ритм, вагон пошатывался, люстра на потолке бряцала хрусталем раскачиваясь. В комнате красного дерева холодало, история продолжалась… Была Элла. Был Шесс и его жаркая тошнота, неторопливо переваливающаяся горьким комком в желудке. Был Горан без сознания. Бледная кожа, растрепавшиеся пряди густо рыжие, пламенели, завиваясь локонами, запах палой листвы кружил голову обжигая пальцы теплом...Ощутимым, лихорадочным теплом распространяющимся от проводника. Мертвенное лицо синими тенями сбрызнутое, зеленые круги под глазами, сочно алые корки запекшегося мяса под носом, на шее, глубокие ожоги, скрывал накрахмаленный ослепительно белый воротник. Правдивые ожоги придавали Горану жизни. Все остальное однако было иллюзорно, - изящные черты женственные, длинные ресницы, фарфоровая кожа, отсутствие щетины или волос на лице.. Ни оспинки, ни прыщика, по-детски легкое тело невесомое такое, бездыханное. Нежный призрак, пухлые губы да соболиные брови, каминная кукла. Изящный манекен. Агриил, мстительно прищурившись на Костю поглядел, прошептал что-то, отвернувшись. Рядом с Эллой склонился заботливой тенью,...а может стервятником, тем самым, что присел на крест ржавый позлорадствовать пира дожидаясь… Дыхание, вылетающее мерцающими облачками пара, опадало инеем. Бриллиантовая роса тронула алые ковры и листья фикуса чопорного, темно-зеленые, жирные, пожухшие уже. В воздухе холодало, и только Шесс потел, выбивая зубами болезненную чечетку, саднило горло, мерзли пальцы рук, но музыканта зубастым зверем мучил жар. Почуяв Горана, Кай в груди Эллы, где-то возле самого сердца покоящийся вспыхнул много сильнее, неожиданной радугой прогнав серую тьму. Как будто Элла робко спичку пыталась зажечь, а вместо этого, произошел взрыв. Обстановка побледнела окружающая, витражи выцвели слезами на глазах. Задумавшийся глубоко Шесс оказался в эпицентре взрыва, ненароком захваченный той Силой, к которой обратилась девушка. Они летели вдвоем, падая в кроличью нору. Днями. Годами. Веками. Кролика не было, а нора тянулась червивым ходом. И череда воспоминай. Для Эллы образы уже были знакомыми, все тот же грустный бой колоколов и старого храма сумрак опостылевший, тропинка ползущая в гору, леса. Шесс падал в качестве туриста. Тусклая фреска над алтарем, и пир посреди боя. Сражались насмерть черти, ангелы, люди. Элла в белой тоге вкушала Хлеб. Рядом музыкант сидел сложив руки на груди, размазанным пятном. Все это было не по настоящему, кадрами старой кинопленки лишь, нарезкой. Но в этой сцене, Шесс и Элла были кем-то другим, занимая положенные места, чьи-то роли исполняли. За столом пировали размазанные тени, смеялись радостно. Вкушали виноград, тосты произносили громкие, братались. Но лиц у теней не было, фигуры прозрачны были себе, невесомы... ...Кто-то налил темно-красного вина в золотой кубок, протягивая Элле густой напиток цвета крови. Полупрозрачный богатырь передал меч Шессу, похлопав по плечу размытой ладонью, меч растекся каплями акрила в руках у парня. Нарисованный пир, нарисованные люди. Падали в грязь трупы, топтали рогатые кони осклизлых ящеров. Бессмысленно жестокая бойня продолжалась, выли рога, падали гордые стяги в лужи. Кричали, рычали, стонали люди и нелюди…Лил дождь сплошной стеной, жирная земля пузырясь подмигивала бордовой грязью. И посреди мертвых тел плясал Он. Кто?....
…Острые пилки желтых зубов гнилых, антрацитовые провалы глазниц, словно черные дыры в бесконечность ведут, обветренный череп, лохмотья кожи свивают. Пергаментом. Жирные личинки осклизлые ворочаются во рту выедая прелое мясо, демон смеется ехидно, личинки падают изо рта превращаются в мух гудящих, ползают в глазницах. Ноги козла, копытцами изящными заканчиваются, алый язык гнойной пеной покрыт, безвольно свисает заостренный из пасти оскаленной. Танцует козел, хихикает себе. Пожирает чавкая трупы, на Шесса глядит. Шесть рогов на голове, спиралью закручиваются. Один рог обломан под основание, прицеплена веточка вместо него, такой вот красавец козлик. Он видит их и смеется. Доносится глухой блеющий голос: - Мы скажем так Шесс, любим вкусно –то поесть, вот уж чего-чего. Бееееее. И почему демон болезней? Когда мы изысканные такие. Ха. Вот и смеёмся уж мы. А знаешь, что вкуснее всего будет? Вкуснее всего твой труп нам скушать будет. Так сяк. Мы знаем, наш теперь ты. Хе-хе. И каждая мысль твоя и каждое желание Альфахсару принадлежит – На девушку поглядел, облизнувшись. - Кай. Старая закваска, ух говорим мы, боязно нам. Хе-х-бе-беееее.. А Шесс таперь наш друг. Меж вами предательство. Уммммм. Слаще всего предательство то! Впился в мясо, ангелу крыло ломая с треском. Перья в воздух взвились, доспехи бряцнули. Козел танцевать принялся, кровью брызгая вокруг себя. - Ой хой старый обряд. Побе-бееееескоили вы нас, зачем-зачем, курятина-вкуснятина, Шесс зачем зачем. Кай зачем? Так с друзьями себя не ведут. Правда Шесс. Мы тебя подлатаем, не дадим умереть, не бойся вот уж право обаяшка не бойся, судьба твоя в наших руках. А то! - Рыгнул, конечностью оторванной взмахнув, хихикнул – Образно выражаясь конечно. Будешь мучиться, долго мучиться ой-ля-ля, а когда сил не останется, смерть призывать начнешь, мы тебя сожрем. Беееее-бееее. Но мясо должно приготовиться как следует. По дружески-то, да? Подсел за стол, раскланявшись изысканно перед Эллой, сделал реверанс. Раз другой подпрыгнул даже, копытцами в воздухе подергав. Кровь текала из пасти по бороде лохматой красными слюнями на блеклую шерсть капала лишайную. Кубок поднял козел, опустошил, из глотки гнилой вино полилось наружу. - Хе-хе, ага-ага просим нас извинить почтено. Ха! Возраст, знаете скажем вам та еще штука, ой как трудно нам теперь же. Правда Шесс. Но ты не бееееее-бойся, тебе стареть не придется мы поможем, так и сяк молодцы мы. То, и это. – На Эллу поглядел, мухи гудящие подобие глаз образовали в шар собравшись – Мы любим предательства тоже, эх молодость где она бабочка пестрая? А эти, рубились ни за что, вот и все вот и рок такой их. Младенец Бооооог обижен был, он тогда юн был, Ха! Обидчив, ну так мы о чем. Погоди, плохо видим за старостью -то… Принялся ковырять белоснежным пером в желтых зубах, язык болтался вывалившись из пасти безвольной пиявкой. Козел урчал, нити мяса слизывая. Мухи улетели, жирные опарыши, продолжали падать из пасти. Один рядом с Эллой упал, немного подергавшись, издох. - Беее-е-еедняжка. Какой бедняжка вот уж вот так сяк, а у нас, каждый на счету ведь! Впрочем, для разговора прямо вот этот не нужен (полуразложившиеся пальцы, однако бережно подняли червя, отправляя в пасть), ах мой французский язык, парлевуфрансе. Техника горлового исполнения. Ха! (побулькал) Бе-ье. Так мы о чем, ах да, о философских вопросах. Кант, знаете-ли Иммануил. Ха-ха, почтенные простите любезно старика! Ищи у своего друга значит гм…хм…раз-два-трава-мурава…Так сяк, погодьте. Предательства след. Ой мы любим стариков. Нас мало останется если, с кем болтать станем, чего он боится нас? Добрый Наблюдатель злого боится Альфахсара. Бееезрадостный мир. Бееезрадостный такой. Грустный, гнусный мир. Лучше брата боится пусть своего, скажем мы так нахмурившись. Каин и Авель история старая, ой горе такое горе, люди не люди, а все одно, Сиф третий сын Евы. Так сяк.. Предательсво свой непередаваемый аромат имеет. Ха-ха Правда Шесс? Ох Шесс. Не бойся низких Шесс глупенький Шесс такой, мы твой ангел хранитель. Так вот, вот так. Мы присмотрим за тобой! Как можно ближе к музыканту придвинулся, рассмеялся гаденько заливистым влажным смехом козлик, хватая за подбородок паренька. Сжал пальцы костистые, болью причиняемой человеку наслаждаясь, облизнулся. Теперь уже не скелет, теперь разлагающийся труп козла, истекающий слизью и гноем. Червями проедаемый заживо, мясом гнилым воняющий до одурения. Блестели сизые мышцы, артерии обнаженные…Козел хихикал, желая сломать челюсть парню, шевелились в клыкастом рту черви. Мухи гудели оркестром. - Пригласи нас мальчик. Бе-бе. Пригласи же. Да-да, так сяк, позови в мир ведь глупенькие устали мы прозябать. Хэй. А если не пригласишь пожалеешь. Так пожалеешь обещаем мы тебе. Мы ведь друзья верно, это мы тебе по дружески говорим. Позови нас. Призови! Хихикнул, смачно рыгнув, Шессу щеку лизнул: - А иначе, ну допустим ты не очень рад будешь, ой-ей-ей. Паразиты и темнота, личинки сожрут твой мозг, выедят глаза, за-жи-во, мы тебе обещаем. Ворон птица. Кар-каар, хорошая птица бееее… Рассмеялся, вскакивая, вновь танцевать принялся, копытцами подобие джиги отбивая… Отпустило. Умирающим эхом в темном чреве тоннеля, затихло пиршество. И снова. Вагон холодный и снова поезд несущийся вникуда. Насущные проблемы. Тонкий след от укола на шее у Горана Элла замечает, предательскую красную точку. А может и не от укола, может просто ранка случайная. Кто знает… Кто-то. Определенно. Знает. Ведь. У Кости в руках волшебный фонарь, мягкий свет источающий. Теплое сияние преломляется на ресницах, брызгами топленого меда словно. Танцует в воздухе мельчайшими частицами золотой пыли. Блики на стекле, скрученный фитилек, призраки, испуганными голубями бьются по углам, воркуют, шепчут сиплыми голосами свои грязные тайны полуистлевшие мертвецы. А у Кости фонарь открывающий правду. Чудо фонарь! Четыре стороны, четыре разноцветных стекла, одно,- ярко фиолетовое безжалостно разбито, - торчит острым клыком, стеклянной слезой грустит. Вдох, выдох и комок пульсирующего тепла в ладонях, комната полна надписей, стрелок, указаний, тянутся невидимые нити к людям, шелковые нити к шелковым сердцам. А впрочем бред, но фонарь наливается тяжестью свинцовой, тусклый огонек сильнее разгорается, брызжет искрами, плюется маслом. Трещина, разбитое стекло, как выбитый зуб, изъян. Комната полна изъянов. Холодная студеная каморка ветрами проточенная в пустоте, словно серцевина дерева гнилого, рассыпается трухой. Пояснительные надписи тянутся, путаясь витиеватым орнаментом повествуют, предупреждают, грозят. Показывают входы, выходы, тропы, обманчивые дорожки в тупик ведущие.. А Костя видит все это. Константин Евгеньевич, который сейчас египтолог оказавшийся в сокровенной гробнице вдруг, где тысячелетние тексты рассказывают о дне умершем, в центре вселенной в жаркой африке очутился ненароком. Среди иероглифов глазастых. Только в этой полярной Африке солнце зеленого цвета,отнимает крупицы тепла облачками пара изо рта. Блестит ледяным витражом. Холод губит жизнь на корню, погубит и людей, дай только время…Стрелки, орнаменты, невидимые нити к выходу из купе ведут. То ли предупреждают не открывать ни в коем случае, то ли напротив, как можно скорее призывают комнату покинуть. Запутан шрифт, Горан мог бы разъяснить, да вот незадача… Отвлекает Влад. Сопит рядом, что-то бормочет, очередную глупость про телефон кажется изрекает, хочет позвонить маме, нудит по привычке. Мешок глупости под именем Влад в призрачном свете разноцветного фонаря, с ног до головы смолой покрыт. Испачканный дерьмом Влад Рачевский безотцовщина, сунувший свой длинный сопливый нос в дела компании. Падают бумаги на пол, черти злобно вослед официанту глядят. Вот Влад прогуливается по проходу поезда с фотоаппаратом в руках, это Даша вдохновила паренька все завпечатлить. Врунья Даша. Ей плевать на парня. А Влад как щенок, он уже почти влюбился и следует за Дашей по пятам, верным поскуливающим псом, каждая вспышка, приближает официанта к могиле. Компания не поощрает любопытства. Даша прекрасно знает об этом, блондинистая ласточка, и тем не менее дает Рачевскому фотоаппарат в руки обнажая крепкие белые зубы: «Ты не бойся Владушка, это все мифы…» Улыбается. Той самой улыбкой, которая сводит официанта с ума… Гарри нервно курит сигарету, стряхивая пепел на пол. - Че вылупилась с*кА! – Гарри напуган. Несчастливый Гарри застрявший в грязном теле грязного мужиченки. Он хочет снова быть внушительным и статным, хочет греть кости под соломенным абажуром, наслаждаясь треском старенького радио. Кружевными салфеточками стол застилать, покачиваясь в кресле-качалке. Гарри-который-пернатый-романтик…А сейчас, уродец чувствует болезнь в воздухе и боится. Гарри дрожит и его птичья тень бьётся испуганно о прутья клетки - Сука зажопистая, живо мне еще б*ть сигарет гони, гомосек нах драный! Тля *баная!!! Ломит виски. Тонкая струйка крови из носа, знание стоит свою цену. Можно узнать все, фонарь обжигает сетчатку даже сквозь прикрытые веки, горит звездой. Слой за слоем обнажает правду. Заплати и открой еще одну дверь. Горан-Урмиил-Исфраил-Мельхеор-Аграил-Нараил-Иаков-Далия-Эзлафалия-… Узнаешь имя духа, станешь его хозяином. Имя это уважение, истинное имя, бесценный дар. Мы дарим его тем, кого уважаем. И скрываем от тех, кому знать не нужно. Горан скрывающий свое истинное имя полон силы, другое дело Микериил, последний средь последних, скромный Микериил Эона Изумруд желающий Костеньке… Боль в голове, все сильнее. Почти нестерпима. Фонарь уже не дарит тепло, теперь он жалит сотней шмелей, выжигает секреты. Насквозь. Агриил актер притворщик. Все это понарошку. Все это невзаправду. Родной Брат Горана. Брат, который не брат. Кто он? Холодная фигура в свете фонаря, темным силуэтом зовет во мрак. Бессильный Агриил-Нараил-Иаков. Плетенье имен, узорами. Информация. Буквами позабытого шрифта. Ломит виски, ноет наспех залеченный чудо-водичкой шрам, сломанные палец когда-то, зуб во рту, тот самый которого нет, болью горит. Фантомная боль. Пес одиноко сдохший в парке, безымянный труп возле перевернутого автобуса, бомжара распевающий песне в переходе… Знание свет. Дорога. « Кто владеет информацией –тот владеет миром»Символы. Ряды букв, пока не различимых, но всего –лишь пока… Пальцы граблями вцепившиеся в фонарь, обозначившаяся суставами цепкая пятерня, кожа плотно приникшая к скулам, воспаленные глаза запавшие, пульчирующая венка на виске.Тот шутник, который создал эту штуку, надрывал пузико представляя себе человека и главный порок его любопытство. Любопытство, по чуть-чуть, капля за каплей, душу протачивающее усердной стихией, ведущее к могиле хозяина своего. Любопытство, сгубившее Пандору. И серую мяукающую кошку. Порок. Фонарь не скрывает историю своего происхождения даже. УМ. Значатся инициалы создателя. Фонарь предлагает Константину Евгеньевичу любезно все секреты открыть, наделить знанием, но не за так. Жадный фонарь. Алчная глотка, огонь нужно кормить. Глухо ворочается сердце в груди, как будто стометровку пробежал под дулом пистолета. Или смерть или беги. Фонарь остывает продемонстрировав возможности новому хозяину. Он расскажет обо всем. Плати лишь цену. Нож в руках у Эллы, рассыпался железной стружкой. Сиротливой горкой бесполезной враз. Ибо. Выбор был сделан.
|