События - крутятся, вертятся, как под кислотой. Поезд не поезд, проводник не проводник. С клешнёй, улыбается.
"- Господин мой, вы испачкались!"
Испачкался... Измазался, вляпался, рухнул. Как котёнок слепой в ведро, по самую макушку. Только выплыл. А может и соседский ребёнок утопить не дал. Котёнку всё равно - котёнок не видит, котёнок только пищит от страха.
Коридор. Длинный, странный, лампы мигают и прядь волос в руках оставшаяся. Как после химиотерапии или некроза, или ещё какой дряни. Что ж ты подхватил, дуралей несчастный?? Лучше б сифилис, хоть процесс получения был бы приятным.
Плывёт коридор, качается, меняется, как в детских страшилках. Здесь вообще, всё как в сюрреалистическом кошмаре, если бы не наплывающая дурнота и боль, можно было бы посчитать, что спишь. Только вот страшно по настоящему.
Зашвырнули в душ. Хотя скорее подтолкнули, ведь идти сам уже не мог. Прям так в одежде перепачканной, только газету и успел выплюнуть - как никак трофей, почти оправдание безрассудному поступку.
Вода. Холодная, очищающая, грязь смывает. Правда только снаружи, что может смыть внутри уже и не ясно. Тошнит. До желчи и дрожи, выворачивает наизнанку. Желчью и памятью.
"Тебе больно?"
Голосок этот мерзкий в голове только и бьётся. Тонкий, ещё детский, двоюродной сестры. И смешок отвратительный перед фразой. Эта дрянь всегда так спрашивала, когда Шеса плющило после всего чего угодно или он приползал залечиваться после очередной драки. Приходила, смотрела ехидными глазками - знала, что сейчас не поднимется, да и вообще руки на неё не подымит, смотрела, убрав ладошки за спину, потом хихикала многозначительно и спрашивала...
"Тебе больно?"
Молчи Шесему, молчи. Не отвечай - хуже будет.
Ещё трясёт и запах этот мерзкий, от которого хочется вывернуть желудок на изнанку. Не анатомички даже, не трупный с формалином, после которого часа два в душе мыться надо, чего-то более страшного и мерзкого.
Заразы. Как в чумных городах, когда сгораешь за несколько суток и выхода нет. Только люди обезумевшие от близости смерти, горя и боли. И безысходности.
Не тошнит уже. Не чем. Просто закашливаешься, судорожно глотая воздух. Хочется свернуться клубочком и не просыпаться. В кармане сигареты. Вымокли.
"Тебе больно?"
Вот д-рьмо!
- Господин мой! Господиииин…
Отпустило. Вроде. Немного. Хоть уже галлюцинации не мучают - вода взяла своё, вернув восприятие реальности. Хотя с учётом увиденного на станции спорный вопрос, что уже реально, а что не очень.
Перчатки. Предусмотрительно, с-ка. Брезгует с заражённым разговаривать, вдруг в скорости ручки потянет и мозги подозрительно затребует.
Слова. Много слов, а разум всё вычленяет по кусочкам.
Вы больны Господин мой, а я поставил на вас…
Мне нужно ваше согласие, и тогда я сумею быть может помочь.
Время уходит.
Да или нет, требуется четкий ответ!
Ваша смерть…она не будет легкой знаете ли.
Контракт вы уже подписали, ваша душа…ну что ей еще может грозить…?
Контракт? Да... Боже, как же это было давно. Вроде даже он уже почти выиграл. Осталось только продержаться часов до 12 дня. Хотя... с учётом всего скорее хотя бы просто выжить.
Шес сглотнул. Горький, мерзкий комок упал куда-то в глубоко в истерзанный желудок. Тонкие пальцы музыканта, не так давно ещё аккуратные и ухоженные сомкнулись на рукояти. Решение принялось быстро и без терзаний. Совсем. Хватит играть в спасение мира, наигрался уже с фокусником. С живым и с мёртвым.
- Дело не в Голливуде, - слова давались странно и, как будто не своим голосом. - Если именно пустить кровь... проблем не будет, а если хотите устранять... Не делал не разу, могу запнуться.
Убивать Шесу ещё не приходилось. До больнице доводить это да, а вот так что бы направленно и насовсем... Чёрт его знает как будет.
А потом он задал вопрос, который мучил его всю дорогу от вокзала, очень надеясь, что всё же голос-то он свой сможет контролировать. Что бы не звучало так же истерично как у монашки в борделе.
- Что это?