- Нуууу…- разочаровано покачал головой Горан, отворачиваясь от Влада – А ты однако хам, ну тебя в баню. Видишь, как дядю Костю расстроил, нехорошо так пенсионеров волновать!
Указал рукой на веселого блондина:
- Слёзки капают от обиды за меня, ягодицы сжимаются от острого сочувствия, ещё немного и сердечный приступ, боюсь одолеет. Но вы не расстраивайтесь Константин Евгеньевич, я парень необидчивый, переживу!
Сдув сердито, упорно падающие на глаза длинные пряди, отошёл чуть ближе к поезду, расплывшись в фальшивой улыбке. Там в тенях и продолжил свой путь. Бормоча себе под нос, тихо и обиженно:
- Прямо фильм ужасов воплощённый, ещё немного и на высокую поэзию боюсь пробьёт. – Скрипнул зубами, согнувшись вдвое и выплёвывая на обледеневшую платформу, горький сгусток вязкой желчи. Утёр губы порцией снега, пробуя искрящиеся льдинки на вкус. Сморщившись, покачал головой. – Нет. Без поэзии тут уже определённо не обойтись.
Зашептал проникновенно, рассказывая стих благодарному слушателю, Костику младшему, который хоть наверное и долго жил на этом свете, а куплеты Алексея Толстого, слышал наврятли:
Когда в селах пустеет,
Смолкнут песни селян
И седой забелеет
Над болотом туман,
Из лесов тихомолком
По полям волк за волком
Отправляются все на добычу… Волков здесь конечно не было, зато ветер кружился, злобно подпевая в такт рифмам. Завывал жалобно на высокой ноте, исполняя положенную роль зубастого зверя, и уносил слова обрадованного Влада в сапфирово-жемчужную даль. Старательным актёром рассыпался, силясь явить пред собственной публикой, колдовские недра сибирских лесов, заставив почувствовать этих людей, атмосферу полночного леса, голой поляны вокруг, сокрытой в чёрных объятиях долгой зимы и острозубого месяца, вспарывающего недобрым светилом проклятую ночь…
Семь волков идут смело.
Впереди их идет
Волк осьмой, шерсти белой;
А таинственный ход
Заключает девятый.
С окровавленной пятой
Он за ними идет и хромает. Слегка прихрамывающий официант, в свою очередь, тоже рассмеялся счастливо и свободно, обрадовавшись поддержке угрюмого пассажира. Воспрял даже духом, обращаясь к мрачному дяденьке:
- Вот ж-ж-же урод, д-д-да? Муд-д-дила! – Выкрикнул показательно, бросая ругательную фразу этой холодной вселенной - А вы здесь умный, вож-ж-жак. Велите им м-м-меня отпустить. П-п-пожалуйста!
Пронырливый вихрь подхватил последнее слово, и понёс себе по платформе, швыряя долгий звук «а-а-а-а» из стороны в сторону. Завизжал, насмешничая, обидным гротеском превращая мольбы Влада, в детский плачь:
«Пожалуста! Пожалуйста-уа! Пожалуйстаааааа-уаааа-уааааа-!»
Их ничто не пугает:
На село ли им путь,
Пес на них и не лает,
А мужик и дохнуть,
Видя их, не посмеет,
Он от страху бледнеет
И читает тихонько молитву - Да, - кивнул сам себе Горан, обращаясь к червю. – В былые-то времена Наблюдателей больше жаловали, а сейчас совсем дело плохо, не удивлён что перевелись. Вот и стихотворению середина. Далее следуёт самое лучшее, как в нашем маленьком приключении, знаешь, из той поговорки: чем дальше в лес, тем больше дров. Или по-сербски, Без муке нема науке. Тешка ствари живот. Хотя это и не из той оперы, немножко…
Волки церковь обходят
Осторожно кругом,
В двор поповский заходят
И шевелят хвостом,
Близ корчмы водят ухом
И внимают всем слухом:
Не ведутся ль там грешные речи? Туман со словами проводника молчаливо согласился, и хищные тени, набрякшие тяжело под колёсами состава, кажется тоже. Жирно чавкнув, пульсирующими движениями ленивого слизня, переместилось вяло, нечто живое в недрах Экспресса, уставившись из потёмок, сосредоточенно на проводника.
Мука, мука, что есть вся наша жизнь, как не мука? - подствердили молчаливые тени, жадно слизывая бордовые капельки крови, остающиеся на снегу следом за Гораном.
«Уааааааа» - бессмысленно взвыл ветер, отчаявшись дозваться хоть кого-нибудь живого в этой безбрежной ночи – «Муууукаааааааа…аааааа» - прокричал обиженно.
Замедлил шаг проводник, с интересом заглядывая в чернильную густоту непроницаемых теней, устроившихся под вагонами поезда. Встал на колени, пытаясь заметить хоть что-нибудь интересное, в упрямом сумраке бездушной, испуганной темноты.
Их глаза словно свечи,
Зубы шила острей.
Ты тринадцать картечей
Козьей шерстью забей
И стреляй по ним смело!
Прежде рухнет волк белый,
А за ним упадут и другие Владу до сего приключения дела не было, а потому, утерев хлюпающий нос бросил сердито:
- Не, ну если сд-д-дохнуть хотим, уп-п-пасть там, п-п-п-пропасть, т-т-тогда остановимся давайте. Харе уже идти! Д-д-д-а сдохнем из-з-з-а придурка л-л-лощённ-н-ного! Д-д-дальше нужно – обернулся к Косте в поисках поддержки – С-с-скажите им, х-х-холод-то какой, н-н-надо уже определиться. Ес-с-сли меня волокут куда-т-то, я не х-х-хочу сдыхать
Покачав головой, отстранился от Эллы, перемещаясь к блондину.
- Д-д-д-ураааа – Донёс предательский ветер до слуха девушки – Д-д-д-аша всё знает, она на этом поезд-д-де дурацком, наверное лет пятьсот работает. Д-д-да. Нн-н-ик эт-т-то всё бред. Дд-д-даша велела не слушать. Д-д-да, а я бы и так не стал подобной ерунде в-в-верить.
«Верить! Верить! Ерунде верить! – подхватило эхо, выкрикивая Элле в уше недовольно – Дурра! Дурра! Дууууррраа!
На селе ж, когда спящих
Всех разбудит петух,
Ты увидишь лежащих
Девять мертвых старух:
Впереди их седая,
Позади их хромая,
Все в крови... с нами сила господня! Агриэль, отвлёкшись вдруг от созерцания Влада, резко остановился, вперившись тревожным взором в туманную даль. Идти дальше, было странно и страшно. Ведь там, мерцая россыпью колдовских снежинок, пролегала невидимая граница, чётко разделявшая бурю и безветренный штиль: здесь ещё снег кружился, самозабвенно исполняя замысловатый танец, под аккомпанемент вихря. А там дальше, опадал себе тяжело, укрывая притихшую платформу непроницаемым покровом колдовского морока. Яркий луч прожектора, разделённый пополам, наглядно демонстрировал эту черту, где в окружности розоватого света, нервно дёргающиеся снежинки, пересекая невидимый барьер, поспешно вдруг ложились на землю, потеряв всякую волю к полётам. Синяя вереница Экспресса, исчезала в этой плотной дымке застоявшегося тумана.
----
Паша отправился в обратную сторону, передвигаясь в ледяных объятиях, снежной бури. Некоторое время просто шёл, путаясь в липких объятиях неприятной стужи, затем достиг наконец вокзала. Тёплого, жёлтого здания, греющегося себе в животворных лучах, ярких фонарей.
Дёрнул на себя тяжёлую дверь, попадая наконец в сонное фойе. Заметил немногих людей, спящих себе на лавочках, двинулся к тёмному киоску в конце зала.