Сидеть без движения быстро надоело. Нет ничего интересного в том, чтобы наблюдать за гонимым по пустыне перекати-полем, чтобы вам не говорили.
Оно всегда одинаково, при кажущейся, на первый взгляд, уникальности каждого куста.
Словно люди в тот день, когда упали бомбы.
Кем бы ты ни был, журналистом нью-йоркской газеты, врачом где-то в Оклахоме или владельцем техасского ранчо, перед лицом ядерного пламени все были одинаковы.
Паниковали, испытывали ужас в те короткие мгновения жизни, перед тем, как оставить лишь застывшие силуэты на стенах.
Чудовищный жар испепелял людей так быстро, за одну короткую вспышку, оставляя лишь чистое пятно силуэта на закопченном бетоне.
Говард видел такие. Силуэты мужчин, женщин, детей.
Целые семьи, выжженные на стенах пустых городов. Жуткое, страшное зрелище.
Но эти люди были самыми везучими американцами. На ближайшие 70 лет, после апокалипсиса.
Они не дрались за крохи еды и капли воды, заточенными о гранит обломков, кусками арматуры.
Они не умирали от облучения, голода и болезней, когда вся инфраструктура рухнула.
Некому было вылечить. Некому было накормить.
Они запомнили мир таким, каким он был до ада. Зеленым, солнечным, прекрасным местом.
Местом, где любое встретившиеся животное не воспринималось как опасность и источник пищи.
Местом, где люди были добрыми соседями и друзьями друг другу. Не рвали друг друга на куски при встрече.
Местом, что потеряно навсегда.
Немногим повезло и они выжили. Пережили ад. Пережили последующую резню. Даже жизнь наладили.
А еще они обладали еще одним преимуществом.
Они были смертны.
Всего несколько десятков лет жизни.
Поколения сменяются, воспоминания не остаются надолго, и теперь норма, что любой встречный воспринимается как враг.
Никто не сходит с ума от слишком многих воспоминаний.
Как бы тебе не хотелось, ты будешь помнить прекрасный, солнечный мир. Зеленую траву. Ароматы цветов.
Они будут сидеть в твоей голове, разрывая твое сознание тем, что ты никогда больше их не вдохнешь.
Мучить тебя.
В мире, где простое прикосновение к зеленому газону требует гражданства, которое невозможно получить, и ношение глупой пижамы, либо положения раба, на выбор, любое твое воспоминание о твоей прошлой жизни, Говард, это агония.
Твоя. Больше никто ее не поймет. Не разделит. Никто.
Ни этот парень с вышки, ушедший туда, в скелет города, наполненный разложившимися трупами довоенной жизни. Конрад просто не знает, что это, касаться травы.
Ни рейнджер НКР, Дин, оставшийся в Гекко. Наверно он и стрелять научился раньше, чем читать. Теперь стрелять гораздо важнее.
Даже Стюарт. Он может гордиться своими победами, своими солдатами, напоминающими дикарей, своей кровожадностью. Но он не может вспомнить аромат розы.
Теперь никто не может.
Все потеряно.
Тень от валуна уже успела переползти чуть в сторону. Говард просто переминался с ноги на ногу, погруженный в раздумья.
Тянуться минуты. Слишком долго.
Очередной взгляд брошен на городок. Потом на пустоши вокруг.
Никого.
Лишь ветер.