Прочерчивая в воздухе темную дугу, ППС взлетает вверх. Скупое, экономное движение, на оттачивание которого ушла, должно быть, не одна жизнь. Приклад безошибочно находит привычное уже место на плече. Предохранитель снят еще прежде, чем хищно зияющая пустота дула заглянула прямо Иштвану в глаза. На все – какие-то доли секунды, не больше. Краткий миг оглушительной тишины, в который все вокруг словно замирает, даже свист ветра, даже скрип раскачивающихся деревьев. Все ощетинилось и прислушалось. Потому что сейчас раздастся выстрел.
И он раздается. По контрасту с вакуумом безмолвия взвивается крещендо, оглушает раскатом грома. Персональная кара небесная, специально для Иштвана. Неотвратимая, близкая, отлитая в холодном свинце. Прямо в наглую, нахальную морду. Пуля, причмокнув, входит в миллиметрах над верхней губой. С хрустом разлетаются в стороны осколки зубов. Черные струи крови следом, ударяют фонтаном, орошают обильно землю вокруг. Ну, улыбнись теперь еще разок, мразь. Улыбнись. А пуля идет дальше. Крушит позвоночник, выныривает навылет сзади, там, где соединяются шея и голова…
Клавдий сморгнул, прогоняя наваждение. Наверное, его глаза много раз видели подобное, если сейчас он мог воссоздать картину такой явной. Иштван по-прежнему шел себе, как ни в чем не бывало, дальше. Невредимый. Наверное, еще пару жизней назад Клавдий выстрелил бы наяву. Всего пару жизней назад, когда в нем еще было чуть больше злобы и чуть меньше клятой усталости, мрачного, подавленного смирения с безысходностью. И сейчас-то тошно, невыносимо тошно отпускать этого мерзавца вот так просто. В сознании стрелка еще пульсирует эта разразившаяся внезапно, словно вспышка молнии, жгучая жажда убийства. До того насущная, что покалывает в пальцах, обхвативших рукоять. Кажется, голыми руками задушил бы, в клочья изорвал, втоптал бы в землю. Но – только кажется, как видно. Потому что демон все дальше, а Клавдий так и стоит, как вкопанный. Отходит потихоньку.
Безнадега. Этот раунд остался за демоном, Клавдий пока еще не вполне осознал почему, но это было совершенно ясно. Дело не в статуэтке сейчас, не в белоголовом мальчике. Тут другая борьба, его, стрелка, личная. Даже если Клавдий действительно всадит пулю в голову этому скоту. Иштван все равно уже победил. Поэтому и уходил сейчас Иштван с гордо поднятой головой и с довольной ухмылкой на пакостной роже, которую так и хотелось превратить одним метким выстрелом в кровавое месиво.
Мерзкое ощущение, что тебя видят насквозь. Клавдий вскользь ощутил его еще раньше, когда обменивались первыми фразами с незнакомцами у костра. Будто бы все самые сокровенные твои желания, самые глубинные страхи, которые, казалось, так надежно были запрятаны в темных и глухих уголках души, вытаскивают безжалостно на ослепительный, режущий глаза свет. Рассматривают пристально, исследуют под лупой, словно какую-то диковину. И нет ни клочка спасительной тьмы, чтобы заползти туда, съежиться, раствориться в ней, только бы не разглядывали больше твое нутро. Все на виду. Все на свету.
Вот и сейчас Клавдий чувствовал то же самое. Он знал, что Иштван знает. Мысли, чувства, мотивы стрелка куда больше, чем он бы того хотел, открыты демону. Ха, как будто этого вообще можно хотеть. Осознание собственной незащищенности билось у Клавдия в мозгу, словно испуганная птаха в клетке, путая мысли, ослепляя, оставляя лишь желание убить, чтобы спастись от этого безумия. Своеобразный инстинкт самосохранения, если угодно.
Иштван уходил, и уходила сама возможность совершить непоправимое. Клавдий сдержался, чтобы ничего не сказать вслед. Любые слова сейчас – фальшь, очевидная и потому бессмысленная. Не потерять лица. Не подать виду хотя бы. Потому что тогда – окончательный крах.