Он схватил револьвер. Зажал в потном кулаке, приготовившись умереть.
Умереть хотелось героически, и по возможности стойко - чтоб непременно с закатом, и табуном бравых жеребцов, на фоне техасского неба. Чтобы закусить папироску в уголке обветренных губ, и выдать миру послание этаким грустным Клинтом Иствудом, схватив себя за яйца и выцедив напоследок что-нибудь отрадно- философское. Типа, а не пошли бы все нах, ублюдки чёртовы!
И героически сдохнуть, сделав шаг, по направлению к медному шару, раскалённого солнца.
«А не пошли бы вы все нах.., ублюдки чёртовы! » И выстрел, полыхающим взрывом, раздирающий зловещую тишину.
Раствориться в рыжем мареве, иссушенной земли. Под звуки гитары, и траурный крик одинокого коршуна, оплакивающего безвременную кончину.
Только так, на фоне заката и жаркой дымки. На раскалённой сковороде, заживо спёкшегося песка, под плач индейского шамана и драматический вопль прекрасной дамы. Ведь ковбои не сдыхают, ткнувшись мордой в собственное дерьмо. Они не нажираются наркотой, не гадят себе в штаны, не подскальзываются на коровей лепёшке.... Нет! Они успевают докурить папироску, и смахнув предательскую струйку крови, сочащуюся из пробитой груди, смачно втоптать в рыжую грязь отгоревший бычок. Они говорят напоследок что-нибудь сочное, по голливудски эффектное, и успевают послать вас в задницу, прежде чем умереть.
А потом к солнцу. По всем правилам.
Смерть настоящего ковбоя в объятьях пламенного заката и под мрачным взглядом сурового шерифа, снимающего пред поверженным рыцарем Запада, свою просоленную шляпу
«Вот б..ть человек-то был, такие не каждую сотню лет родяться!»
Вот как хочет умереть Гай. В мечтах. В грёбаном ящике.
Но в жизни, из простуженного носа текут сопли, длинные волосы от дождя слипаются липким дерьмом, а из уголка порезанного рта, вопреки шекспировской драме и чувству прекрасного, сочится жидкая струйка слюны.
На деле, Гай трусит как баба, потому что здесь уже три трупа, а будет четвёртый. И он смутно догадывается, что умереть эффектно, врядли получится. И что для таких как он, прекрасный христианский рай, едва ли предвидится. Вообще, едва ли предвидится хоть что-то, кроме жирных червей и жадного чрева матушки земли. А может и этого не будет…
На деле, не подыхай от рака, схватил бы наверное револьвер, и попытался прикончить всех находящихся здесь людей, лишь бы спасти свою жалкую шкуру. И выл бы наверняка псом, раскорячиваясь до последнего, и страстно желая, по крайней мере, забрать с собой в могилу хоть кого-то ещё, за ради компании. Потому что смерть, вот такая близкая, и замогильно- холодная, заключенная в одинокий круг абсолютно чуждых друг другу личностей, в этой поганой комнате, на этом стуле с казённым номером «4» , вот такая смерть, безымянная, безличная, никому не нужная, без сиськастых дамочек и потоков слёз, такая смерть, уж давайте начистоту, - это полная херня!
Так, хорошо умирать только в кино. А здесь… Остаётся только нажать на курок, и молиться. Молиться о спасении, о чуде, о том чтобы добрая мамочка, успела спасти в самый последний момент. Молиться хоть о чём-нибудь, лишь бы эта бесконечная мука, уже завершилась.