Ты подходишь, протянув руки. Ты жалеешь её. Ты знаешь, как это больно – когда тебя обидели, и никто не может пожалеть. Ты видишь в ней чуть искаженное отражение себя. Тебе жалко. Ты хочешь помочь. Безвозмездная помощь маленькому ребёнку, который в ней даже не нуждается. Это сейчас в пределах нормы. Это нормально. Абсолютно нормально. Для тебя.
Остальной мир плевать хотел на банальную вежливость. Остальной мир молча махнул бы рукой, сделал бы жестокий взгляд, прогнал бы прочь. Не твой дом. Иди. Но ты не махнула, не прогнала. Ты вытянула свои беленькие ручки, протянула их к ней, стараясь обласкать и помочь.
Но ведь помощь не нужна. Совсем-совсем не нужна.
Еще за мгновение до того, как ты подошла, малышка Энн вдруг изменилась. Ты увидела, как ее бледно-голубые глаза налились кровью, и это заставило тебя остановиться, замереть. Обомлеть. Капилляры лопнули. Зрачки расширились, увеличились в диаметре, и, кажется, вообще заполыхали ярким пламенем. Внезапный сковывающий страх. Внезапная боль. Обида. Непонятная. Взялась из неоткуда.
Боль. Боль за неё. Сострадание. И ужас.
Миг. Из рук её выскальзывает пушистый серый медвежонок с голубыми глазками-пуговицами, с бантиком возле мягких ушек. Падает. Беззвучно приземляется на пол. Чуть впереди неё. Она смотрит на тебя кроваво-красными глазами. В них есть ужас. Боль. Ненависть. Ярость.
И едва уловимая грусть, почти растворившаяся во мраке наступившего безумия.
Миг. Она срывается с места, почти напрыгивает на тебя в попытке выдрать твои глаза. Выдрать, чтобы ты никогда её не увидела. Чтобы никогда не увидела такой.
Миг. Русский парень вздрагивает рядом, пытается помочь тебе, защитить. Отталкивает назад, будучи настороже всё это время.
Миг. Над головой проносится рука. В руке лежит скалка. Та, которой твоя мама раскатывала тесто на праздник, старательно посыпав мукой. Она готовила отличную пиццу. И ей всегда удавались пироги. С мясом.
Мощный удар, прямо в голову. Удар, проламывающий переносицу, вбивающий кусочки костей прямо в мозг. Сокрушительный удар. Ты чувствуешь её боль, слышишь предсмертный крик, визг маленькой девчонки, затронутой безумием, чумой. Рвутся жилы, кровь вырывается из-под кожи, с шипением проносится по воздуху, чтобы приземлиться на твои ноги, на твой пол, на твою жизнь.
И на её мишку. На голубоглазого мишку, который ни в чем не виноват. Он просто споткнулся. Упал. А теперь, когда на нём кровь, нет спасения. Никто не приласкает. Теперь – только забвение.
Миг. Тело падает на пол. Капли крови падают на твою обувь. Вина падает на мистера Пиккета, который заметил неладное, когда вы пошли спасать мёртвую девочку. От чего?
Не от смерти же.
Джон выдохнул, стоя перед тобой. Он слышал визг, видел её глаза. Но смириться с её судьбой, вершителем которой стал он сам, не сможет. Никогда. Пускай она уже не была собой.
Это была не Энн. Это была её копия. Похожа на неё. Но не она. Так будет проще.
Сквозь просверливающий голову визг страха, вонзающийся в подсознание шипением статики, вы слышите чей-то голос. Он вещает по всем доступным радиочастотам. Он говорит, что неизвестная эпидемия заражает людей. Что надо спасаться.
Всем, кто не хочет сидеть сложа руки и ждать смерти, следует срочно направиться к моллу. Огромный гипермаркет вместит всех. Человек говорит, что попытается организовать оборону. Попытается помочь. Он не один. Но ему нужны люди. Голос его вскоре обрывается. И вновь он повторяет то же самое.
Он сделал запись. Умный парень.
В комнате пахнет кровью. Страхом. Комната испорчена. Здесь убили ребёнка. Ребёнок здесь умер. И восстал из мёртвых.
Этот дом теперь проклят. Навсегда.