Со скрипом, противным скрежетом, крышка отворилась, дохнув на лепрекона застарелой сыростью и тухлой вонью... Оттуда даже вышло густое облако пыли, тут же ударив по носу маленького существа мерзкими запахами застоялого воздуха, гниения и тлена. Но среди них острый нюх учуял и неожиданно новый аромат: тончайший, невесомый, будто это облако пыли, дивный букет дорогих женских духов. Будто бы здесь их кто-то расплескал, прежде чем закрыть этот древний сундук на дюжину замков.
Внутри же ничего не было. Абсолютно ничего - лишь пыльные и грязные стенки, исцарапанные чьими-то когтями. Вглядевшись в них с отчаянной надеждой обнаружить хотя бы карту, где бы хранился по-настоящему полный золота сундук, Офус различил немыслимое количество сцен безумного и жестокого насилия вперемешку с откровенными эротическими фантазиями давно сошедшего с ума извращенца. От этого у него, маленького мерзавца, даже вздрогнуло маленькое сердечко при виде всего этого великолепия...
Но никакой карты.
Только эта странная пыль, что почему-то не захотела оседать на пол норы. Она, будто живая, начала то сгущаться, то растекаться витиеватыми струями вокруг головы лепрекона. Она была черной. Чернее тьмы, закравшейся в эту глубокую нору - Офусу даже подумалось, что здесь, на самом деле, светло. А вот эта пыль... нет, скорее, это был дым: он был темнее всего, что здесь творилось.
Повинуясь несуществующему здесь ветру, этот дым окружил лепрекона, окутал его своим прозрачным покрывалом и нежно прикоснулся к коже. Офус аж вздрогнул: дым был ледяным, будто могила, отчего в местах, где он касался существа, тому становилось больно.
Но это было не самым страшным.
Этот дым, он какое-то время плутал перед глазами лепрекона, а потом, будто бы решившись, проник все тем же морозом в его легкие. Наполнил его рот и пробрался вместе с судорожным вдохом прямо в легкие, распространив этот холод уже внутри маленького Офуса. Так он и исчез, осев где-то там, и пропал.
Но зато появился голос. Не громкий, не противный, не скрежещущий - а мягкий, приятный, глубокий и всеобъемлющий. Чарующий голос, он зазвучал прямо за спиной лепрекона, но, резко обернувшись, тот не нашел там никого. Он говорил прямо в уши маленького Офуса, то медленно, неторопливо, принуждая запомнить каждое его слово, то переходя на сводящую с ума сгороговорку из одних и тех же слов:
- Я чувствую... ты исполнен злобы. Она кипит в тебе, дрожит, дребезжит неверной крышкой над кипящим котлом с маслом. Ты злишься от бессилия, и эта злоба порождает в тебе силу - недостаточную силу, чтобы осилить тех, на кого ты злишься, но достаточную, чтобы пересилить недостатки бессилия озлобленного тебя... Ты ненавидишь. Ты тихо ненавидишь шумную толпу, что сильнее тебя, обессиленного и маленького. И именно потому ты тихо ненавидишь их, шумных, будучи бессильным показать им твою недостаточную ненависть и злобу в полную силу, чтобы засилить ненавистные разумы этой шумной толпы твоей злобой и остаться сильным навсегда... Достаточно сильным. Сильным, а не маленьким и злым. Я прав или не прав?.. Или я прав, но недостаточно?..
Голос выдержал театральную паузу, а затем добавил уже с угозой и... силой:
- Но сначала ответь мне: зачем ты... маленький и бессильный...
...пробудил Саму Тьму?