Это было просто нереально. Невозможно. И если бы не боль от чужих пальцев – так крепко сжимающих руки, ложащихся сзади на шею властной хваткой – я сказала бы, что это было дурным сном. Наваждением, в котором ты бежишь по родному городу, и не узнаешь улиц. Мне снилось такое когда-то…
Но нет, все было вполне реально. Легкий хмель, до этого возможно и затуманивавший немного голову, сейчас испарился, переработанный бешеным током крови, что стучала в ушах и билась о грудную клетку. Я дернулась, вкладывая в это движение всю отчаянную силу загнанного зверька, но это вызвало лишь волну одобрительно-издевательского смеха. Нет, я не смогу. Ничего, совсем ничего…
Чувство беспомощности – острое, душащее, комом стоящее в горле – заставило всхлипнуть жалобно, в попытке найти хоть одно человеческое лицо:
- Ребят, ну пожалуйста! Отпустите! Я же своя! - наверное, можно было позвать на помощь, можно было кричать… Только вот кто станет вмешиваться в дела молодежи, у которой постоянно надрывается музыка и наверняка бывают всяческие «разборки»? Кому охота будет лезть в чужие проблемы? И еще почему-то было стыдно. Стыдно от того, что такое происходит со мной и что кто-то может это узнать. Глупо, но в такие моменты сложно рассуждать здраво… - Я же вам глинт варила, мрази… - это обвинение, совсем уж какое-то детское и жалкое, заставило меня на время умолкнуть, сглатывая соленые слезы.
А она всё смотрела. Стояла, обшаривая мое тело взглядом, который казался хуже грубых прикосновений. И даже не наслаждалась. Просто, холодно и спокойно – ждала. Чего?...
Когда она заговорила со мной и сказала про одежду, я опешила. От безучастности тона, от черноты глаз, от едва сквозящей тени ее насмешки.
Она хочет, чтобы я?... Чтож, хорошо.
Я поджала губы, чувствуя, как высыхают от гнева глаза, и бросила глухо:
- Как же я это сделаю, когда меня держат твои прихвостни? Скажи, чтоб отпустили, есл действительно хочешь развлечься.