Коробочка послушно открылась. Знал ли ты в тот день, какое зло пускаешь в этот мир? Конечно, не знал. Ибо знания покупаются дорогой ценой. А в тебе горела боль. В тебе горела ярость. Ненависть. Отчаяние. Быть зверем не так уж плохо, когда лишили самого дорогого, когда внутри души расходится пядью пустота. Быть зверем, чтобы заполнить ее. Отомстить. Отвоевать свой покой. Тишину.
Знал ли ты о последствиях? О каре, что ты навлекаешь на свой город?
Конечно, нет. Но избавляет ли это от вины?
Он только вздрогнул слегка, машинально отшатнувшись. Под тьмой капюшона пряталось лицо. И не понять сейчас было его выражения. Что-то внутри коробочки сверкнуло. Ветер продолжал выть, тучи продолжали клубиться, сгущаясь. И сейчас, в этой серости, единственным цветом был алый росчерк крови, стекающий от тела Элайзы.
Он не начал корчиться так, как корчился бродяга в трущобе. Послышался сдавленный, приглушенный смешок.
- Ты выбрал для меня прямо таки достойную кару. Сам ведь не понимаешь значения того, что скрыто в этой шкатулке. Хочешь, я тебе расскажу?
Он осторожно поднял руки и откинул капюшон. За ним оказалась маска из плотно намотанных, белых бинтов, пропитанных желтоватым гноем, багровой кровью и какой-то черной дрянью. Единственное, что не скрывали бинты – глаза. Блекло-золотистые, лихорадочно блестящие и вспухшие.
- Хотя, пожалуй, лучше показать.
Пальцами, замотанными в перчатки, он начал постепенно отматывать бинты. Это у него получалось довольно плохо и медленно – присохший гной и прочие выделения не давали действовать быстро. Но по мере того, как отматывались бинты – появлялись оголенные участки кожи. И зрелище, что они собой представляли, вызвали бы тошноту у гробовщика со стажем. Ибо так уродливо живая, человеческая плоть выглядеть просто не способна. Белая, похожая на известь, кожа напоминала куски потресканной, засохшей и выгоревшей бумаги. Ее рваные края открывали гнилое, обшарпанное мясо, которое лоскутьями свисало в некоторых местах до самой шеи. Желтый, трупный гной и белесая, разжиженная плоть то и дело капали вниз, заливая черный воротник одежды несчастного. На лбу виднелась пульсирующая опухоль, под мембранной которой расходились кровавые жилки и подрагивающая, желейная масса. Волос почти не было, а те, что остались, представляли собой седые, длинные лохмотья.
Страшно смотреть в такое лицо, ибо лишь пред смертью является оно. Страшно смотреть в эти глаза, ибо столько боли, сколько написано в них – не пережить ни одному человеку.
- Ты не убьешь меня этой шкатулкой, потому как я уже ею убит, – немного грустно, немного насмешливо прохрипело существо перед тобой. – Но все это уже и не имеет значения. В тот момент, когда шкатулка была открыта – зараза, что ты видишь на моей плоти, вышла в этот мир и поселилась в его углах. С первым прокаженным придет второй, который приведет за собой орду. Умершие наполнят эти улицы. Их крики и стоны поселятся в ушах тех, кто еще жив. Вот что ты выпустил в этот мир. Вот ради чего я убил свою сестру. Она не должна становиться такой. Ее красота…
Он нежно прикоснулся рукой в перчатке к лицу Элайзы.
- Вечна.