Улицы застыли. Заморозились в ледяном воздухе. Замерли, как вырезанный кадр из черно-белого кино. Черное небо, белые дома. Черная дорога, белые машины. Черные глаза на белых лицах. Черные туфли под белыми штанинами. Чередование этих цветов вносило геометрию в окружающий мир. Некую правильность и расчетливость. Все давно выверено, проверено и перепроверено. Все жизни отмерены под четким углом. Отрезаны именно в тех местах, где должны быть отрезаны. Прошлое, настоящее, будущее. В своих углах. И вам остается только барахтаться в этом черно-белом, линейном мире, в своих коробочках, запертых и заклеенных строительным скотчем. В коробочках, на белых боках которых стоит черное, окончательное слово: «packed».
Ветер взметнул шарф, вгрызся в шею, щелкая по ней клыками. Ветер взметнул маленькую, белую, скомканную бумажку на которой мельтешили черные, печатные буквы. Поднял ее, пронеся мимо канализационной решетки, и приклеил на витрину театрального магазина. Запах смога, выхлопных газов и продрогшего города изменился. В него вплелся новый аромат. Теплый и липкий. Он закружился вокруг, дразня легкие, входя внутрь острыми, тонкими иглами. Ржавый, свежий аромат.
На другой стороне улицы показалась замотанная в белое пальто девушка. Ее черные, слегка вьющиеся волосы были спрятаны под белый берет. Ноги щелкали каблучками. В руках она держала длинную, кроваво-алую розу. Эта роза показалась чем-то единственно живым вокруг. Ни сама дама, ни ветер, ни мелькающий свет в окнах многоэтажек. Нет, все было суррогатом. Приманкой. Смешной пародией на существование. А вот роза была живой. Истинной. Настоящей. Даже с такого расстояния можно было разглядеть, как трепещут на ветру ее бархатные лепестки. Как дрожат темно-зеленые листья. Красный росчерк на вымеренном полотне судьбы. Черно-белом полотне.
Раздалось слабое, жалостливое мяуканье. Опустив голову, Джеймс увидел, как к его ногам жмется маленький, рыжий комок шерсти. Большие, покрытые гноем глаза ответили голодным взглядом. Худое, истощенное тельце привалилось прямо на штанину, словно животное было не в силах стоять. Запахло солнцем и медом. А еще молоком. Чем-то теплым, домашним, уютным. Приятным. С этим ароматом смешивался еще один. Едва уловимый, скользкий и пугающий. Но он был столь слаб, что сознание отказывалось воспринимать его.
- Мяяуу, – сказал котенок и уткнулся в штанину мордашкой. Одно его ушко было разорвано, старая ранка запеклась черной ржавчиной. На солнечной шерсти виднелись коричневые и бурые пятна грязи.
Девушка с розой остановилась рядом с входом в кафе. Посмотрела на дверь как-то задумчиво и сонно. Наклонилась и положила розу на порог. После чего поднялась и зачем-то отряхнула несуществующую грязь на подоле своего белоснежного плаща. Воровато оглянувшись, она пошла дальше и вскоре скрылась за очередным поворотом лабиринта, под названием «Лондон».
Кроме этой девушки, котенка и двух начинающих замерзать молодых ирландцев в пределах видимости не было никого живого. Не считая машин, порой проносящихся по дороге. Ведь в них кто-то сидел. Кто-то теплый, живой, с бьющимся сердцем и расплавленными от проблем мозгами. Но за темными стеклами не было видно эти куски мяса, которые считали себя чем-то особенно важным в этом мире. Нет, машины проносились, оставляя после себя едва заметный, сизоватый дым и приглушенный шум. А театральная улица продолжала сквозить пустотой. Кроме трех действующих лиц с уходом белой дамы на ней больше никого не осталось. Ах да, роза…