Черные могучие тени падают на смугло-зеленую, почти бесцветную в ночном полумраке траву. Черные тени от огромных стен города. Черные тени от некогда могучих, а ныне – практически заброшенных сторожевых башен глухого городка Фрицдорф. Черные тени клубятся, дымятся, исходят черной синевой, пляшут во тьме, падая на грешную землю. Одна из них смело выступает из кромешного мрака местных пролесков, покрытых туманной дымкой - изойдясь приглушенным болезненным кашлем раненного или страдающего страшными недугами бедолаги, тень, смутно напоминающая человека в мрачном балахоне, продолжила движение к полыхающим огням окон-глазниц и факелам сторожки, возле которой мирно паслись храбрые защитники спокойствия и процветания города.
Приближаясь к городу, тень свернула чуть в сторону, обойдя спящего стражника, придерживающегося за кривоватую пику; беспокоить солдата на посту – самое неблагодарное дело даже для посланника Смерти. Проскользнув мимо, она согнулась неподалеку от городской стены, будто бы пытаясь найти что-то на земле, в кромешной темноте, а затем взметнулась в небо, преодолев, по крайней мере, несколько метров в своем странном, нечеловеческом прыжке. Стражник, очнувшись от своей праздной дремы из-за свиста или, может быть, гуляющего рядом ветра, неожиданно почувствовал сильный запах разложения – такого смрада он еще не чувствовал никогда.
- Чертовы свиньи, - пробурчал он, осматривая свои ноги на предмет источника запаха. Вскоре вонь исчезла, унесенная прохладным ветерком, а внимание солдафона вновь погасло, и пика вновь приняла свою главную и единственную роль, которая как нельзя кстати подходила под кривизну ее древка – так сладко спать, опираясь на нее, мог только стражник Фрицдорфа, какой-нибудь безродный Рольф Круцмек, сын мельника.
И пускай же он насладится последними часами относительного спокойствия, без пробуждения и страха. А когда придет Хаос, пусть встретит его без мешков под глазами, но с неотвратным пониманием собственной глупости. Да будет так.
Тень скользнула в переулок, бесшумно преодолев препятствие в виде шумно храпящего толстого мужика, обляпанного собственными излияниями с головы до пят. Сегодня убивать мирно спящих не следует, потому что смерть их всё равно неизбежна, и Отец наш приидет к ним во снах, и отдадут они ему свои души, как и тела.
Резко ворвавшийся в переулок разгильдяй, от которого разило пивом, чесноком и свиными экскрементами, пошатываясь, чуть было не врезался в почти неразличимую во тьме улиц тень. Разрушая законы притяжения, бродяга попытался перепрыгнуть лужу, скопившуюся под ногами, но не устоял и все-таки налетел на избранника Бога Отчаянья и Гниения, на того, в чьем сердце пылает любовь к Повелителю Мух, Папочке Нурглу.
Прорычав что-то нечленораздельное, пьянчужка поднял голову и увидел то, чего увидеть не ожидал. В глазах его загорелся ужас и страх, лицо его побледнело и стало белее гашеной извести, волосатые руки нещадно затряслись, а толстые пальцы впились в худые, но широкие плечи, обмотанные тряпками.
На перебравшего мужичка смотрели горящие ядовитой зеленью глаза, засевшие в глубоких черных глазницах; носа у незнакомца не было совсем, а зеленоватая изъеденная болезнью кожа, местами покрытая волдырями и пузырьками гноя, заставила разгильдяя тихо вскрикнуть и отшатнуться, при этом измученное чревоугодием и чрезмерным количеством принятого на душу второсортного алкоголя тело, теперь уже подчиняясь физическим законам, безвольно шлепнулось в лужу грязи.
Незнакомец смотрел на человека, и на порванных недугом губах его появлялось некое подобие улыбки, приводившее мужчину в невыносимый ужас и трепет. Он не мог пошевелиться. Не мог вздохнуть. Он даже смотреть на это не мог, но что-то заставляло его делать это. Рука безмолвной тени потянулась к поясу, в ночном мраке сверкнул металл, и горловой крик ужаса огласил окрестности, и даже совокупляющаяся в телеге с сеном парочка на миг остановилась, и потная пышная селянка с вмиг протрезвевшим взглядом прошептала:
- Что это?
И ночь ответила ей – Это смерть.
В трактире было тепло и уютно. Смиренный раб своего повелителя, не нарушая тишину, воцарившуюся в питейном заведении, спустился по лестнице вниз, в главную залу. Способ, коим он попал внутрь, остается загадочно-интересным, да и логичным вполне для такого, как он.
Узрев за столом смутно знакомого персонажа, отличающегося от остальных местных жителей, встреченных по пути сюда, не только внешним видом, но и мрачным ореолом таинственности, который у простых крестьян заменяется ореолом винного смрада, адепт Нургла медленным, уверенным шагом направился к столику. Подойдя, садиться не стал, но лишь протянул хаоситу на удивление «свежую» и чистую руку с белесыми пальцами, расправленными для рукопожатия. Карминовые капли, стекающие по запястью из-под полы, немного испортили больную шутку, поэтому рука быстро «шмыгнула» на стол, хлюпнув застывающим мясом. Обрублена по локоть, а срез такой чистый, какого не добьешься даже самым острым топором.
Шутник уселся напротив сидящей. Лицо его было укутано тряпьем, и лишь горящие в полумраке зеленью глаза выдавали в нем не просто больного извращенца, но нечто большее:
Нечто воистину проклятое, уже не живое. Нечеловеческое.