Ой ты гой еси, красна девица! Коса длинная да красивая, лик прекрасный, да щечки румяны, а вот думы черны, словно тучи грозовы да над городом. Ибо возгордилась ты, да задумало дело дивное, дело черное – на кровинушку на братецкую, да со злым помыслом. И взгрустнул Перун, на земь взгляд обратив, ибо видел он, как в светлицу девичью да пробрался лих, ликом выбелен, телом сгорбелен, все в одежды свои кутается, да за посох держится, аки немощный. Молвил он тогда – предложение, да не абы как – не откажешься, ибо чувствует душой проданной жилку черную, недостойную. И сказал-то как – слово вывернул, что ни этак погляди, что не в кривокось, все одно – быть княжной, да не затемно. Болен брат, сердцем слабый он – то охота та будь да последняя, лишь скажи она, княжна, слово злобное, нелюдимое. И не надо, мол, ничего взамен – лишь согласие, да кровинушка, лишь мал капелька. Поддалась княжна, душой слабая, да дала ироду все, что требовал. Улыбнулся тот мордой зверскою, да и об земь стукнулся, стал голубкою – упорхнул в окно, да и видывали.
То не день прошел, да и ночь идет – не вернулся брат со дружиною. И в волненье двор, все встревожены – и княжна сама, напустила мрак – ходит грустная, да в печали, а внутри – ликует, да о пире думает, что в свою-то честь, запрестольскую. Только – чу – что за звуке те, что под окнами, да в сенях уже? Уж не князя сын ли, что с охоты той, да воротился? Вот идет в хором – Яросвет сын Владимиров, ликом черен весь, да в крови рубаха все, и в руке – словно крылья чьи. То не сокола, то не ястреба – то голубки той, сизокрыловой. Ни дружины нет, ни меча булатного – и в груди стучит сердце дикое, сердце воина. И ведь странно что - не одно оно, словно два теперь во груди его, сердца стало вдруг. И не страшно им теперь не болезнь его, ни стрела врага – коль одно умрет, все второе сдюжит, проработает. Ничего княжне не сказал князев сын, а мимо прошел, словно знал о том, что да ждет ее в скором времени. Лишь в дверях застыл, думу думая, и потом рывком да закрыл полог. Да успеть смогла наша девица, что задумала смерть позорную брату своему, что не тень легла да на стеночку, а как ястреба морда острая тенью была, что от брата падала. И не знал никто про то княжество время долгое, ночи длинные, да пока сея летопись не изгнила вся, червем едена.