«Снять штаны и бегать» - бросил или, вернее говоря, протянул Вик. Честно – ненавижу это выражение. За простоту и налет глуповатого юмора. А еще за то, что его любила говорить мама (которая, к слову, числилась в маленьком семейном войске генералом) и в ее устах фразочка всегда приобретала оттенок презрения. Не ко мне, единственной дочери, естественно, но к человеческой глупости и слабости в целом, к беспомощности, заставляющей задавать этот провоцирующий вопрос.
В самом деле, к чему спрашивать, если логичный, правильный, почти ораторский ответ о твоей конкретно-прилагаемой полезности кажется бредом? И он действительно был бы бредом, должен бы был им быть, если бы каждая стена, каждый предмет в этой неузнаваемой обители торговли – пустой и растрепанной, каждое дерево на пустующей улице и каждая собачья глотка, что исторгала голодный вой – не кричали о реальности. О том, что это гротескно-киношное «завтра воевать идем» - простая, и одновременно немыслимая правда. Пожалуй, на самом деле в ответ мне хотелось услышать что-нибудь вроде «не парься! Все уладится…», но признаваться в этом не хотелось. Даже себе.
Пахло чем-то сладковатым, напоминающим не то восточные благовония, не то ароматические палочки из магазинов эзотерики с мистическими названиями и грудами китайского хлама. Викентий – неуверенно переместивший себя в вертикальное положение и теперь нетвердо, но целенаправленно кружащий в полумраке, - выуживал слова сквозь привычно сыплющуюся матерщину, для которой – в отличие от осознанной передачи информации – никаких усилий определенно не требовалось. Мат коробил, заставляя как бы мысленно морщиться, но это входило в неписанный список «неизбежного зла, с которым нужно мириться» и – о времена, о нравы! – за это неприятие я ощущала виновной скорее себя, чем его.
Потом кружение и монолог анархиста как-то прервались в полушаге, обдавая тем самым сладковато-табачным запахом и вешая в дымном воздухе многозначительное «но вот ты…». Совсем-совсем близко. Только вот эту свою отинструктирует… Тьфу ты, какие мысли.
За грязь собственных помыслов стало стыдно до незаметного в полумраке румянца. Не хорошо, Наиля. Правильным вежливым девочкам не положено такое думать.
И уже потом, сквозь румянец и стыд - «но вот ты». Как сравнение. С теми чернож… простите, неграми?! Которые «берут и понаезжают»?!
- Но вот я, значит? – чужие слова повторяются с холодным уточнением, губы поджались «гуской», одна бровь вздернута. – То есть из тех, что понаехали, некоторые бывают и… полезны? – я не могу сдержать язвительности тона, хотя не время – ой не время! – и отнюдь не место затевать споры подобного толка…