Легкий привкус чего-то смутно приятного, чего-то до боли знакомого; мягкий аромат, покалывание в темечке, расходящееся тепло, сильнее всего чувствующееся в кончиках пальцев, которые моментально затвердевают, краснеют и становятся приятными на ощупь. Пальцы, которыми Павлыш выдавливал врагу глаза. Руки, которыми душил, рвал пасти, выбивал мозги из ушей прямо на бетон и асфальт пыльных улиц. Руки, по локоть обляпанные черною кровью. Руки убийцы. Но то был Павлыш. Владислав Владимирович Павлыш, маньяк и параноик, страдающий от ужасных ночных кошмаров, не сдерживающий свою боль, а выплескивающий ее на окружающих. И жесткие бледные пальцы с шершавой кожей, грубые руки – всё это Владика.
Но Владик умер.
И вот эти теплые красные пальцы, приятные на ощупь руки, - это руки брата, имя коему – Диомид. Один умер, чтобы родился другой. Убийца сгорел в адском пламени, и его черный уголек души остался напоминанием о том, как жить нельзя. Но из пепла возродился новый человек, обновленный, чистый, незапятнанный. Иной. Он любит своих братьев и сестер своих любовью безграничной и готов поделиться ей с ними. Чуть затуманенный взгляд его останавливается на Ираиде. Медленно, по-черепашьи, переползает к Вере. И какая-то мягкая, понимающая улыбка внезапно появляется на его сухих губах. Он улыбается, но не украдкой. Он не насмехается, но лишь выказывает свои чувства. И тихо шепчет одними губами, сложив ладони вместе на столе, да набожно прикрыв глаза:
- Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы, - открыл глаза. Посмотрел на сестер, на одиноко стоящего брата.
- Аминь, - поднялся из-за стола, чуть покачнувшись. Медленно, но уверенно отправился к своей койке, чтобы помолиться Отцу нашему пред сном. Но внезапно пропала улыбка с губ его. Ибо знал он – не улыбки ждут неверующие, но твердого слова. И коли не добиться от них правды словом, то лишь силою можно заставить грешников покаяться в своем распутстве и прелюбодеянии. Уже помолившись, брат тихонько прилег на кровать, скрипнув пружинками. В руках его был острый, как бритва, нож. В голове – божественный свет. В глазах – полыхающий огонь веры.
А на губах – молитва.