Унц-унц, Саймон пришел в танцевальный зал понаблюдать на предмет особо буйных и интересных личностей, и не один, а с чаем. Чаек. Чаек - это хорошо. Делает человеком. Но не очень понятно, каков он. И сахару наверняка не положили, жиды, блядь. И...и вдруг снова этот эликсир несчастья на букву "Л"? Листовой вроде, так сразу не скажешь. Надо аромат попробовать, тогда станет понятно, какая из чайных мегакорпораций одарила нас сырьем для этой порции пойла. Хм. Наклонив голову, Тачбэйн стал принюхиваться. Совсем как тогда, как в тот раз. Вокруг, значит, какая-то движуха, а он стоит и принюхивается, будто один тут. "Нет, ну еб...не может быть!". И тут вырубился свет. Ну, всякое бывает. В темноте, что то тут, то там нарушалась светлячками дисплеев и фонариков, Саймон размышлял о своей нелегкой судьбе. О том, как на этом свете стало страшно жить. О том, что принимать чашку чая из чужих рук, похоже, очень плохая примета. Самое страшное, что нос упрямо твердил: "Тач, у тебя в руках чашка Липтона. Листового. Но Липтона". А где листочки-цветочки - там, как известно, и ягодки. Что-то зазвенело, и в мелькании фонариков проступил некоторый рационализм. В центре внимания оказалась отворившаяся вентиляция, стало быть, переебавшая кого-то из худосочных планктонин по хребтине. Вот только в этой вентиляции что-то было. И показалось. Что-то не такое.
- Ебаный...
Оно спрыгнуло. Забрало кого-то. И рвануло обратно. А вместе с этим рванул и заряд паники, инертно располагающийся в коллективном разуме каждой толпы.
- ...РОТ ЭТОГО КАЗИНО!!!
Сказать, что угрюмый обычно охранник рассвирепел - значит ничего не сказать. Уродские, вымаливающие кирпича рожи, принадлежащие головам собравшегося здесь стада, мелькали вокруг, и бурной рекой из своих тел грозили захватить, завертеть и утянуть вниз даже совсем не хлипкого охранника. Но не тут-то было. Вы, блядь, не на того напали.
- СЪЕБАЛИСЬ ВСЕ НАХУЙ!!!
Первому плеснерожему хмырю, что впалой грудью попер на него, Тач плеснул в хавальник проклятым Липтоном. Это все он, блядь, виноват. Стоит ему появиться, распространяя парашный аромат из чашки, тотчас же начинаются темные делишки, еб твою мать. Какой-то визгливой сучке пришлось вклеить в табло, чтобы поумерила пыл и не мешала отваливать в сторонку - да-да, Саймон признавал абсолютное равенство полов. Все завертелось. Последнее, что отчетливо запомнилось - с грехом пополам отвел руку, и швырнул над морем голов чашку, пустую и скользкую от злодейского настоя на дьявольских листочках. Зачем - сам не понял.