Под руку, осторожно. Не сопротивляется хотя бы. Весь в чужой крови, из носа сочатся сопли, глаза красные и взмокшие от слез. Руки дрожат, лицо удрученное, уставшее, вид необычайно грустный. Бедный Хейз. Ему, наверное, очень тяжело. Котенок наблюдает за произошедшим, картинно выпячив ствол винтовки на шествующих – будто бы ему вообще все равно, что у парня психологический шок. У него-то руки не дрожат. Глаз не дергается. Рвотных позывов не возникает. Он уже обгадился, когда увидел это, и теперь не боится – только думает, как скорее до душевой добраться да портки отстирать.
Но он тоже человек. Его можно понять. Всех можно понять. Но слишком разные мотивы, слишком много граней, слишком большие пропасти между нами всеми, чтобы хотя бы пытаться это сделать. Один Хейз чего стоит. Даже под прицелом он, утирая слезы, рванул к потерпевшему, истекающему кровью О’Доннелу, хотя только что плакал, как младенец, и не мог даже самостоятельно подняться на ноги. Сплочение и взаимопомощь в критической ситуации? Вряд ли. Скорее рефлекс. Остаточный, еще не полностью изжитый тяжкими условиями жизни среди всяческой швали рефлекс.
А шаттл взлетает. Котятки смотрят, кричат, нервничают. Конечно, нарушение карантина. Их за такое по шерстке не погладят. Стреляйте, ребятки. Стреляйте по кабине. Стекло толстое, но бронебойной пулей пробьет. Или турели активируйте. Ведь нарушать правила нельзя, да. Очень жаль.
Жаль, что ручки нет. Ведь он так удобно стоит. Полубоком. Спина незащищенная. На шее так и пырится сонная артерия. По ней бегает кровь. Вверх. Один удар – и она побежит вниз. На пол.
Жаль, что ручки нет.