- Что Каприки больше нет, - ответилось как-то сразу, само, без раздумий.
А в самом деле, что он видел? Людей, у которых отняли всё, но они остались людьми. Машины, которые пытались подражать людям. Видел, как смертельно раненый боец скребёт пальцами по земле и замирает неподвижно, как поломанный механизм. Видел, как центурион, которого ударной волной швырнуло в стену, сползает на землю, сидит, поводит головой, а потом медленно пытается встать, нашаривая опору, совсем как контуженный человек. Видел, как человек бросает и бросает мяч в кольцо - в сотый, в двухсотый раз, ему завтра в разведку, ему сегодня пожрать бы да спать, а он подбирает мяч, снова бросает и не замечает ничего вокруг себя. И видел, как дождь идёт, капли падают за шиворот с веток, лес стоит мокрый и живой, и знать не знает, что для него уже всё закончилось, что мёртвый он, лес, на корню убит радиацией, этим вот дождём.
В космосе всё иначе.
Живое - живее. Лица, смех, храп по "ночам", даже ругань и драки. Здесь живут, а не имитируют жизнь.
Неживое - неживее. Оно точки на радаре, потом, если повезёт, оно ненадолго у тебя в прицеле, а потом рассыпается на осколки. Не успеваешь задуматься, совсем оно было неживое или как. Не стреляет - и ладно.
Хотя командир, наверное, не о том спрашивает.
- Сайлоны пытаются там обосноваться. Пусть, я считаю. Чем больше их там, тем меньше здесь. Ещё они зачем-то пытались захватывать живыми молодых женщин. Больных и тяжелораненых потом убивали, а здоровых куда-то увозили. Нам удалось однажды вычислить, куда, но охрана была - не подберёшься. Все модели, которые я видел, перечислены в отчёте. И мне кажется... хотя нет, ерунда.