Доктор, поочередно познакомившись с каждым офицером, - мичманам и боцману он подал руку для приветствия, предварительно представившись, старпому и капитану лишь учтиво кивнул, - решил отправиться в свою каюту, которая, по причине нехватки места на судне, сразу же становилась лазаретом, приемной и операционной в особых случаях, а случаи, как известно, бывают не только всякими, но еще и особенно тяжелыми.
Типун вам на язык, мистер Линч, - упрекнул он сам себя, откланиваясь и направляясь в кормовую часть судна. Узкий проход, небольшая деревянная дверь, свежеокрашенная и почти не скрипевшая петлями при, собственно, ее использовании – и вот он, новый дом. По крайней мере, на месяц. Каюта площадью в несколько квадратных метров; справа от входа - койка в виде подвешенного на двух искривленных гвоздях гамака – с виду, очень даже крепкого, с подстилкой; столик, будто бы прилипший к одному из углов, слева от входа, на нем – латунный подсвечник с блеклым и растаявшим, а ныне застывшим в нелепой изогнутой позе огарком; небольшой шкафчик в дальнем левом углу каюты, рядом же с ним уже расположился личный рундучок врача, чудом уцелевший в руках неумелого матроса. Увесистого ящика с медикаментами на месте не было – значит, унесли в трюм. Не важно. Сейчас мне он без надобности, - подумал Джеймс, пройдясь по каюте, вдохнув запах просмоленной древесины, которым так и тянуло от отремонтированного судна. Он выглянул в иллюминатор, распахнул его ловким движением и впустил свист и гиканье чаек, скрип такелажа, аромат соли и свежей рыбы внутрь своего маленького мира – замер, застыл, прислушиваясь к своим собственным ощущениям. Ощутил себя тем, кем должен быть. Тем, кем быть хотелось.
Моряком.
«И понял он, что это хорошо» - вдруг вылезла на ум богохульная фраза, из-за которой Линч ехидно ухмыльнулся и хохотнул. Достал из-под столика табурет, уселся на него поудобнее и протянул руки к своему рундуку. Отворил его ключом, что всегда лежит во внутреннем кармане кителя. Выудил из кипы бумаг и книг увесистый журнал в твердом переплете, с выцветшей и покарябанной кожаной обложкой. Достал чернильницу, открутил крышечку, промокнул перо. Открыл журнал на закладке – там, где была запись об окончании службы на барке «Превосходный».
Мягким и уверенным движением пера увековечил сию надпись темно-синими чернилами на желтоватой бумаге, пахнущей морем:
«Четверг, 11 июля 1665 года. Ливерпуль, Сэндон Халф Тайд Док.
День прибытия на судно "Отважный".
Хмурое утро быстро развеял северо-западный ветер, и в порту меня уже ожидал, облитый утренними лучами восходящего солнца, красавец-бриг…»
Скрип пера, то по стеклянному дну чернильницы, то по податливому пожелтевшему пергаменту прерывался лишь тогда, когда крик парящих в небе чаек усиливался, сливаясь в приятный шум вместе с шорохом бьющихся об борта волн – видать, старик-рыбак выудил большой улов, и теперь белесые бестии неистово выпрашивают у него свою долю.