Когда Эрик, пожав плечами(ловко у него это выходит!), отошел к "реген-банке", Герт вопросительно взглянул на Коэна, мол, что за фигня? Впрочем, индеец явно знал не больше его самого, а значит им оставалось только слушать дальше.
Повтора, однако, не вышло.
В помещение вошла... она. Для кого-то "доктор Новикова", для кого-то просто "доктор", для самого Герта же - родная мать. Окруженная каким-то незримым тяжелым облаком, спокойная и в чем-то даже суровая - такая, какой Герт её помнил вот уже несколько лет. Начиная с Судного Дня.
Ведь он изменил всех - кто-то стал молчалив, кто-то даже замкнут, кто-то наоборот развязан. Тысячи новых жутких образов пережившим небесную кару. Их общее чистилище, где новые маски скрипящей проволокой пришивают к лицам и отмучившихся раз отпускают - в замкнутый мир войны, где границы слишком явны - для кого-то пулевыми росчерками, для кого-то линиями скальпельных разрезов. "На волю". До следующего раза.
Герт не был так уж набожен, скорее просто суеверен. Просто каждый раз глядя на мать, он видел какое-то слишком другое, далекое от той любящей доброй женщины, существо. Как тут не поверишь в наказание Божье? Ему - смотреть и содрогаться, ей - ждать и содрогаться, и каждая встреча после очередной его вылазки наверх - не в радость и облегчение, а в тоску и гнетущее ожидание его нового ухода. Из которого могут принести лишь его тело, холодное и неподвижное. А могут и ничего не принести.
"Ферзь" поежился и попытался поджать ноги к груди, но не смог, и щелкающий укол боли напомнил о... помимо очевидного - и о руках матери. Это ведь они делали операцию. Может, конечно, и нет, но она все равно была рядом, лечила его, латала, не жалела ничего. Значит, мать. А не строгая жуткая пародия на саму себя.
Стало легче. Но как дальше? Что делать, что говорить? Что вообще можно говорить той, кого ты помнишь с детства, по десяткам милых и ласковых слов, а не тех отдающих железом и йодом полукоманд-полузамечаний что срываются с её губ сейчас?
Герт не знал. Он пытался думать, искать ответы, все больше и больше, но чем дальше заходил, тем сложнее было схватиться за скользкий конец хотя бы одного из них. Вот и сейчас, парня хватило только на вымученную улыбку и несколько напряженных фраз:
- Мам, это товарищи по отряду. У меня же теперь новый, тот самый "Т", помнишь, я тебе говорил тогда? Они просто проведать зашли. И приказ передать. Нам скоро снова наверх...
Сказал и вздрогнул.
...Наверх. На иссушенную и потрескавшуюся площадку военных игрищ, навстречу кончикам шипящих ракет, осколкам свистящих мин, выдоху знакомого снайпера. И новый, еще безликий, командир будет орать команды, а мрачный Коэн превращать их в поток свинцовой смерти, а ловкач-Мэн прикрывать, а Сандер... а Сандер осклабится окровавленным ртом и спросит: "- Ну, что скажете, Герт Грубер? Корпоратам в наследство достались, кхххх, отличные кнопки"...
Грубер...
"Ферзь" мотнул головой и скрежетнул зубами, как от боли. Нет. Не Грубер. Не сейчас. Грубером он будет там, в своем поиске родной крови. Крови. На сжавшейся в комок пуле, на обрывке чужой формы, на лезвии ножа... Потом. Не гони, матери и так больно. Она все понимает.
Побудь сейчас тем, кем был раньше. Хоть немного. Не думай о будущем. Облегчи страдания - и свои и её. Хотя бы на время этого разговора. Ты сможешь...
...Герт "Ферзь" Новиков выдохнул и вновь посмотрел на маму. И виновато но уже гораздо светлее улыбнулся.