R почувствовал себя неуютно во всей этой душной тишине, обтягивающей воображение какими-то неприятными, скользкими воспоминаниями, будоражащими память молодого человека до этих самых пор. Слишком много потрясений за прошедшую неделю. Где-то глубоко внутри сидел человек, желающий, нет, жаждущий свободы, свободы для себя. Внутри сидел Великий, именно с большой буквы, эгоист, человек, помешанный исключительно на себе, на своих принципах, на своих увлечениях, на своих ценностях. Этот человек хотел бы забыть все, что он узнал за этот короткий срок своей жизни; он хотел бы вернуться в спецотряд военизированной организации, подвластной тщедушному, глупому правительству. Он хотел бы вновь участвовать в операциях по спасению американских солдат, захваченных в плен в каких-нибудь горячих точках; или совершать превентивные удары по базам террористов, или уничтожать каких-нибудь «микрогитлеров» - маленьких тиранов, способных перевернуть устоявшийся мир с ног на голову. Он хотел бы вновь заниматься своим любимым хобби – рыбалкой со спиннингом и, возможно, возобновить практику в шахматном клубе. Он хотел бы завести себе, наконец, подружку, найти ее, может быть, в каком-нибудь уютном кафе, субботним вечером – поделиться с ней своими переживаниями о судьбе героя какого-нибудь глубокого романтичного произведения, сводить ее в кино, стыдливо краснея при упоминании «мест для поцелуев». Он хотел бы любить ее, такую таинственную, безликую, хрупкую девушку из несуществующего времени, которое было в прошлом, но могло стать будущим.
Могло.
Но не стало.
Он спрятал этого человека в себя. Он скрыл его за занавесками молчания, стер из воспоминаний все свои увлечения и интересы. Запер внутри себя «человека желающего» и оставил только «человека делающего», решительного, холодного и расчетливого. Он был неопытен, еще недостаточно строг. Его нужно тренировать. И он готов это делать. Он слишком много знает, чтобы опустить руки, чтобы сдаться на растерзание своим повседневным привычкам, отныне канувшим в лету. Слишком много работы для него в этом мире, чтобы просто пустить все на самотек, уйти в тень, в безликую, громадную толпу и отдать свою должность другим. Нет, так нельзя, так просто невозможно. Пусть кто-нибудь другой наслаждается своим богатым уловом, и пусть на его стене висит фотография с ним, полутораметровой рыбой и маленьким сынком; пусть другой рассказывает историю, написанную, может быть, Шекспиром или Хейером, или Мишелем, своей безликой, хрупкой и незабвенно-прелестной девушке; пусть кто-нибудь другой живет своей жизнью, справляется со своими повседневными проблемами и неурядицами, ходит на работу и утопает в красках радости и веселья, невзгод, грехов и грез. Мы будем стоять на их защите.
Мы будем незримым щитом, об который будут разбиваться всегалактические проблемы и иноземные авантюристы. Мы будем закрывать глаза людям, до тех пор, пока они не смогут понять то, что творится вокруг них самих, перед их носом. Мы будем для них колючей проволокой, решеткой, оградой от чужого, несомненно, интересного, но порой опасного мира, наполненного чуждым, совершенно другим содержимым. Наш мир стоит на пороге новых открытий, и другой мир, что находится в других туманностях и на других планетах, стучится в нашу дверь, иногда с цветами в руках, а иногда - с высокофазным карбонайзером в кармане. Слишком неожиданно, слишком рано. Наш мир не готов принимать гостей, и мы дадим им маски. Мы защитим нас от самих себя, от необоснованных страхов, от ксенофобии.
Ведь они еще не готовы. А мы готовы уже давно. Именно поэтому мы здесь.
R мысленно кивнул самому себе. Шагнул вперед, держа штатный пистолет наготове, уперев его стволом в пол, ожидая увидеть за углом все, что угодно тому, кто управляет этой Вселенной там, за ее гранью – будь там, за этим побеленным, острым углом стены, учительница младших классов миссис Томпсон, или маленький мальчик по имени Тимми, или злобный, остервенелый зуураноид, желающий покинуть эту планету ближайшим рейсом и, в конце-концов, попасть на Оругон-IIX, планету-тюрьму, где ему и место. Все, что угодно. За углом может быть даже сам Господь Бог, и R готов к этому.