Липкое омерзение зализало внутри раны, нанесенные радостью и покоем. К черту. Пусть умрет этот дом, забитый теми призраками, что живут в нем. Вспомнились, ярко и отчетливо, слова Горбуна, когда он вспоминал своих родителей.
«Да падет Зверь на того, кто живет под крышей Дома. Да сгинет каждая душа, побрезговавшая быть человеком. Да найдет страх того, кто сумел простить себя, без права прощения. С виной на шее, как удавкой, упадет он на деревянные, вычищенные доски. И прольется первая кровь, зазывая на пиршество Богов. И каждый час со звоном курантов одна жизнь будет коверкать другую. И боль, вознесенная на Небо, прольется опаловым дождем»
Тогда было страшно слышать эти слова. Жестокие. Злые. Чужие. Страшно было смотреть на согнутого пополам уродца, который слепыми глазами смотрел в небеса. Мне всегда казалось, что этими белыми зрачками он видит куда больше, чем обычные люди. Было страшно тогда. А теперь страх вытеснила злоба.
Не доверяй человеку, который желает тебе добра. Ибо он возьмет за это непосильную плату.
Отпихнув от себя ублюдка, я оглянулась в поисках хоть какого-нибудь средства защиты, но на глаза попадались только игрушки. Краем зрения я выхватила малыша, застывшего в углу и обнимающего мишку. Испуганный, бедный малыш. Жалость схватила за глотку, но нельзя. Нельзя сейчас поддаваться ей.
Прыгнув на кровать, я резко развернулась к «папаше». Времени думать и мешкать не было. Остались только крохи секунд, за которые нужно было успеть убежать отсюда.
Подпрыгнув на пружинах, я резко бросилась вперед, бросаясь на человека всем телом. Рука крепко сжалась в кулачок, направляя его в челюсть. А пальцы другой руки растопырились, целясь в глаза. Выцарапать, выколоть, оставить стервеца слепым. А нога сама сжалась и направилась в живот. Так, как меня учили.