Туманным взглядом проводив малыша за хиленькую ширмочку, закрывающую две лохани, я резким, злым движением сдернула порванные сандалии.
Неуверенность и малодушие. Жалость погубит тебя, Шуми. Жалость выкорчует в тебе ростки твердости и воли к жизни. Ну какой прок от одного маленького мальчика? Почему ты вдруг стала так беспокоиться о нем? Ведь не было, не было раньше этой дрожи в груди. Не было прищура, скрывающего недоумение от собственной глупости.
Скользнули на пол шорты, а за ними отправилась майко-кофта. Я в нерешительности посмотрела на груду шмотья, которая долгое время была мне одеждой, защищала и служила. Я уже и не помню, где нашла эти тряпки, но расставаться с ними было равносильно погребению прошлого. Ярко, с карнавалами и тамтамами. Я присела на корточки, с жалостью дотрагиваясь до рассыпающихся вещей.
Рычание зверя в груди. Злобный, яростный блеск в глазах. Свобода за спиной и вечная длань в руках. Длань победителя, хищника. Такой ты была. Такой ты выживала. С презрением к тем людям, у которых ты сейчас находишься. С ненавистью к тому шику, который тебя сейчас окружает. С ленивым безразличием к тем бездомным детям, один из которых сейчас совсем рядом. И что теперь, Шуми? Один робкий взгляд несчастного мальчика и твое сердце оттаяло? Оскал сменился благодушной улыбкой, а душа начала зализывать раны?
Рука осторожно, неуверенно дотронулась до воды. Мои пальцы забыли, что это такое – теплое, нежное прикосновение мыльной влаги. Вздрогнув всем телом, я аккуратно, словно хрустальную, хрупкую драгоценность, положила ободранный и дырявый мешок неподалеку от ванны. Там было самое важное в моей жизни – кусок хлеба и разбитая, надтреснутая кружка.
Жалость – путь к верной и мучительной смерти. Друзья всегда становятся врагами и ждут своего часа для сребленного клинка под ребра. Они найдут то время, когда ты будешь слабее всего. Найдут тот момент, когда твой мир начнет рассыпаться. Жалость – это брешь в доспехах твоей души. Огромная, зияющая болью и кровоточащая дыра. Не позволяй ей захватить себя, не позволяй ей обуздать свою ненависть, свою ярость. Ибо ненависть всегда сильнее любви. Она дает силы, она питает тебя.
Одним ловким, быстрым движением я осторожно перескочила через бортик и погрузилась в воду. Опасно блеснули маленькие волны, готовые выбраться из заточения своей клетки. Но я не заметила этого. Мое тело взвыло от счастья, теплоты и свежести. Обняв себя руками, я глупо улыбнулась в потолок и погрузилась в воду с головой.
В этом мире есть два пути. Быть хищником, или добычей. У добычи более безропотная жизнь, Шуми, ты же знаешь. Знай себе – пасись на салатовом лугу, наслаждайся солнышком и тихо причитай на свою никудышную жизнь. Хищник лишен этого. Его жизнь – его ярость. Он не чувствует боли, не умеет лить слез, не умеет прощать. Его лицо – жестокая, ледяная маска. Его глаза – омуты одиночества, в которых гуляет ветер, и живут призраки. Только ночь способна понять его, только земля впитывает кровь, которую он проливает на своем пути. И тебе надо просто выбрать свой путь. Кем ты хочешь быть – добычей или смертью?
Слова Горбуна никак не покидали моего сознания. Его голос врывался в мой тихий, недавно обретенный мир покоя и разрушал его. Трещала по швам надежда, алчность и жестокость наполняли нутро. И я жмурила глаза, стараясь прогнать хриплый голос, стараясь забыть все то, чему меня учил покалеченный рождением уродец.
Намылившись и смыв пенистое молоко, я проделала эту процедуру еще несколько раз, после чего с сожалением покинула лохань. Найдя полотенце, о котором говорил мужчина, я крепко обмоталась им и мокрыми ногами прошлепала до мешка, с которым не намеренна была расставаться. Пожевав пару секунд губу, я все же решилась прислониться к ширме и тихо, полушепотом сказать, обращаясь к маленькому мальчику:
- Эй… малыш.. ты в порядке? Вытирайся и пойдем. Тебя накормят и напоят. Ты же хочешь кушать? Я могу подождать тебя здесь, только поторопись.