- Ишь ты, - поглядывая на ворочающегося медика, буркнул дед - а с виду такой молодой, да и вид приличный. А согрешить то в своей жизни явно успел, ох успел.
Дед понизил голос, доверительно обращаясь к Рэнди, которая, кажется, совсем не слушала старика, Ханне, которая наоборот, слушала с явным интересом и трактирщику, который просто ошивался в округе и, видать, от скуки решил посидеть вместе с компанией.
- Потому как ежели человек кошмарами мучается, али бессоницей - так это знак явный, что за душой у него нечисто. Те, кто ничего преступного не совершал - те-то спят крепко, чего бы им ворочаться. А раз ворочается - значит, нагрешил, и наверняка немало. С другой стороны, это и хороший знак - раз мучается, значит, чует за собой вину. Некоторые же как - нищего ли оберут, человека ли убьют, а спят, точно младенцы. Потому что сердце у них каменное, а может и вообще его у них нет? Может, и не чувствуют за собой вины никакой, может, и снова на злодеяние пойдут, потому что для них это раз плюнуть. Как семечко разгрызть. А этот вишь, мучается. Корит, значит, себя. Думает над тем, что совершил, простить себя не может. Не знает, как жить дальше с грехом-то своим, как людям в глаза смотреть. Натворил он, видимо, делов, ох натворил...
Помолчали. Дед забил трубку, раскурил, затянулся, выдохнул дым кольцами.
- Я-то знаю, - продолжил он, - я-то точно знаю, видал я уже таких. Лет пятнадцать назад, далече уж отсюда. Я ведь сам-то не местный, ага. Жил на побережье, рыбаком был. А тогда сами знаете, времена какие были...
Дед преимущественно поглядывал на Симмеона, и трактирщик кивнул, знаем мол. Девушки очевидно лет пятнадцать назад, образно говоря, пешком под стол ходили и если и имели представление "о тех временах", то весьма смутное и зачастую - со слов более старших.
- Эпидемия, стал быть. Тогда-то все пострашнее, чем сейчас было. А может и нет. Хер его знает. Да так же наверное, верно?
Трактирщик снова кивнул, верно мол.
- Такая же чехарда творилась - брат шел на брата, сын на отца, мышка на кошку, репка на дедку, ну и так далее. Но тогда-то хотя б думать особо не надо было - болезнь, значит. Зараза эта проклятая, и ничего ты с ней не поделаешь. Потому что тот, кто на тебя пастью клыкастой щелкает уже и не репка, в смысле, не родич твой, а некая тварь волкоподобная. А сейчас-то что? Свои на своих, сосед на соседа и не понять, за что и почему. Так, о чем бишь я...
А, да. Рыбаком, значит, был, сынишки уже были, да, сорванцы те еще. Жил по соседству со мной мужик один, хороший был мужик, ага - и пиво вместе с ним пивал, и сети тягал, жаль помер уже. Была у него, значит, дочка. Хороша собой была, да, первая девка на деревне, а как же. Ухажер у нее был, как счас помню - Лейном звали - парнишка вроде как бы и невзрачный, ростику не то чтоб большого, да и вообще - сопляк сопляком, но было в нем что-то... я-то это заметил, и девица, видать, тоже, потому как прихлестывали за ней и парни более зрелые да сложением могучие. Но им всем она мальчонку того предпочла. Жениться они, стал быть, собрались, все чин почином, обручились. Церемонию деревенский священник провел, тогда то ж их ищо не повыгнали из страны. Кольцами они, стал быть, обменялись - простенькими, обручальными. Свадьба должна была быть, да вот не случилось. Время-то сами помните какое, эпидемия, стал быть. И нас не обошла.
Старик помрачнел лицом. Заглянул в кружку.
- Пришли они, - неохотно произнес дед, - вечером. Сначала своих домочадцев, стал быть. Затем на улицы вышли. Я тогда в гостях у мужика того был, ну, отца девки-то. Сидели мы с ним, пивали, за дочь его, за улов наш, когда началось это все. А дочь его-то с женихом своим молоденьким гуляла как раз. Сидим, значит, а на улице вой, крики, стоны. Зубы стучат, ставни-окна запираем, дверь...
"Дочь-то как же? Она там ведь же," - говорю. А он бормочет: "Дочь...". И зубами стучит, потому как, стал быть, знали мы уже тогда, что и как с теми случается, кто на улицу выходит. Жена его выскакивает, говорит, на улицу надо, а мы-то... мы как же... кричит: "Не мужики вы, а бабы, забились в свою нору, того и гляди в штаны наделаете, пока там...". И сама за дочерью выскочила. А мы сидим. Страшно.
Дед помолчал. Потом заговорил снова:
- Я-то конечно мог бы сказать, что я там случайно был, что девка та не мне дочка была, и вообще. Но не скажу. Потому как распоследний сучий потрох был бы, коль бы так сказал. А отец ее... за дочку страшно. Но и жить хочется. Заперлись мы, сидим. Зубы стучат.
А под утро, как вышли, нашли мы их. И жену его, и дочь, и много еще кого. Вот тогда был грех. И за мной, и за ним. Мне-то ,может, и полегче, но вот уж лет сколько там... пятнадцать, что ли, прошло. А я все тоже ворочаюсь да бормочу, да себя корю. Да только, вишь, не исправить уже ничего. Да...