«Сказал от жажды гибнущий в пустыне:
"Счастлив, кто гибнет в водяной пучине!"
Ему ответил спутник:
"О глупец, В воде иль без воды - один конец".
"Нет! - тот воскликнул. - Не к воде стремлюсь я,
Пусть в океане Духа растворюсь я!"
Кто жаждет истины, я знаю, тот
Без страха бросится в водоворот».
Саади
Глупец или обманщик тот, кто скажет тебе, что колесо истории движет стремление к власти и богатству, славе и признанию. Тот, кто вслушается в шелест листвы пыльной чинары за окном, кто спросит речную гальку и лазуритовые бусы, кто поднимет глаза к теплым пушинкам далеких звезд, познает, что из века в век вперед влекут только три вопроса: что, как и почему? Кто умеет их задавать, никогда не станет слепым, а, значит, шаги по пескам времени не приведут его в трясину. Так знаю я, Ясмин Мекрани, за глаза называемая Духтар-аль-Мор, и то есть истина.
Глупец или обманщик тот, кто скажет тебе, что мир исчерпывается отчим домом, а все прочее – земля врагов и добычи. Тот, кто внемлет бегущим с гор серебряным ручьям и черным ветрам пустыни, холоду ограждающих мир людей вершин и иссушающему солнцу, знает: границ не существует. Их нет ни за седым Кафом, ни за зеленым Синдом, землей Райев, ни за Столпами Джебель, на за солеными водами Варкаша, что еще называют Шизиром. Нет их и между мирами людей, духов и мертвых. Так знаю я, Ясмин, дева человеческой крови Севара из рода Мекрани по отцу, и дева змеиной крови Заххака рода Вадага по матери.
Так было, так есть и так будет: сказка никогда не закончится: будет только перевернута страница. Быстра человеческая речь, но годы текут медленно.
Чужие пальцы, дряхлые от книжной пыли, уже коснулись страниц моей жизни. А пока что я сижу в прекрасном саду, слыша, как прощается со мной листва старых смаргадов, рубин роз и невинность жасмина, гладь пруда и перезвон подвесок, защищающих дом от Дэвов-с-гор. И только древний Каф над головой по-прежнему безразличен: он, видевший взлет и падение Империй, множество смертей и рождений, подвигов и предательств, ни капли не жалеет дочь, что скоро навсегда покинет его вечную тень.
Я знаю, что моя смерть для Мекрани – только начало нового рождения, но все равно плачу: сердце не всегда принадлежит разуму, а как иначе унять свою боль, кроме как жемчугом слез, я не ведаю. Звенит золотая брошь-тасни в виде головы змеи, вторят ей горным эхом мелодичные цепочки сережек-дарр: они прощаются со всем, что мне дорого.
И я шепчу им в ответ, соединив ладони и всхлипывая:
-Намас-сте, мер адиль…
Прощайте, мои книги и таблички.
Прощайте, мои цветы и кошки.
Прощайте, мои горы и степи.
Прощайте, моя кровь и люди.
Прощай, Ширани, рабыня своей судьбы.
Прощай, Мекрани, покойница своей земли.
Здравствуй, Дева-из-Завтра.
В далеком Багдаде или даже Руме я не забуду тебя, мама – я люблю тебя. Я не забуду вас, моя кровь.
Жизнь моя досель была вкусной, как ширванский плов с сотней специй, как самаркандские сладкие лепешки, как крутобедрые дыни в меду. Сколько я помню себя, мне все легко давалось: сказывалась мудрая змеиная кровь. Быстрее всех я открыла свой разум буквам и цифрам, первой со всеми подробностями запомнила три тысячи лет Ширани, раньше прочих научилась писать и рисовать. Мне никогда не приходилось трудиться ради знаний: они сами наполняли меня, как вода – пустой сосуд. Вот только у некоторых он бывает чашей, у других – миской, у третих – кумганом, а мне достался настоящий хурджин. И, благодарение богам отца и матери, я могла не только запомнить все, что мне говорили, но и поделиться знанием с другими: ведь два самых бесполезных и отвратных Небу и Кафу человека на свете – это скупец, не тратящий свои богатства на людей, и мудрец, единолично владеющий своими знаниями.
Я всегда старалась быть полезной и приятной другим: словом и делом, улыбкой и компанией. Если тяжело дяде Умару – сяду на колени, рассказывая о радостях своего дня. Коли птица печали коснулась крылом лица брата Малика – прикажу седлать коней и потащу его за собой купаться к ручью. Увижу тоску в глазах старого дяди Рихата – спою одну из долгих легенд и станцую, отбивая ритм на бубне-даффе с семьюдесятью медными кольцами. Узнаю, что плачет тетушка Зулейка – приду вместе с луной к ее ложу и буду долго-долго слушать, давая возможность излить беду моим ушам. Встречу сестру Улю – по обычаю спрошу «хаваал», и долго буду выслушивать все сплетни, ей известные.
Вот только помощь делом рук мне не давалась - словно джинны заколдовали. Все то, что я знала, рассыпалось песком сквозь пальцы, стоило мне применить знание на практике. А, может быть, так боги намекали, что это – не мой путь? Не знаю. Поняла я только одно: лучше не пытаться порадовать отца попыткой приготовить халим или ниргиси хофтаи, а тетушек расшитым платом-саригом – только хуже будет. Я хорошо помню мученическое выражение лица папы, пробующего мою стряпню и старающегося доесть все до конца, и визг Джедие-ханум, когда оказалось, что я случайно зашила в и без того неказистый шальвар иголку – а я ведь не со зла!
Воистину мне лучше было следовать советам благородной матушки и не искать себя там, где мне нет места. Раз уж моим даром рождения стали быстрый, как лурская стрела, разум и приятное глазу лицо, то и не стоит тратить время на то, что смогут сделать за меня рабыни и младшие жены. Все равно тот крови моей, кто станет мне мужем, будет любить меня и без умения в этих практических мелочах: главное, что беседы со мной будут украшать его вечер, а мой лик будет радовать его сердце. А уж что делать так, чтобы получилось лучше, чем у прочих, я сумею объяснить тем, кто преклонит свой слух к моим советам, тем паче, что я не стеснялась спрашивать лучших в своем ремесле, как они так умеют и в чем те их секреты, которые не запирают уста на три замка.
Меня манило все вокруг: от древних легенд, вспоминающих еще времена, когда поныне живые и уже мертвые боги ходили среди нас, до тонкостей выпаса овец, от науки счисления до правил игры в човган и бузкаши: и плевать, что к последней женщин не допускают вовсе! Даже если они переоделись в мужской камиз-шальвар и нарисовали себе пушок над верхней губой и постарались огрубить голос – все равно не допускают! А потом от этого больно и обидно!
Но превыше настоящего меня манили тайны былого. Слушая касыды акынов под переливы абрикосовой зурны или орехового дамбиро с тремя струнами, я словно сама оказывалась в тех стародавних летах, своими глазами видя славных батыров и прекрасных пэри, ужасных дэвов в клубах дыма и седобородых маджисов. Как я хотела оказаться среди них, став равной Меритерес или Саломее! Но истории странников были полны противоречий, и в поисках единственно правильных версий я обратилась к книгам. Но и там были различия, которые только побуждали меня искать еще, и еще, и еще…
В поисках ответов на свои три вечных вопроса я не делала различий между языками, на которых выведены те или иные строки, равно учась читать арабскую вязь и символы санскрита, плавность изгибов фарси и строгость румийского письма. Меня манили слова и скрытая за ними история, завлекало то, как разные народы обозначают одно и то же явление, почему одни слова столь похожи, а иные различны, подобно небу и земле. Я искала забытую память и то, что осталось только в сказках, пытаясь найти в истории упоминание о прекрасных растениях гуль-хаидаан и анар-гриваан; о царе Нимрозе и его сорока наложницах из лазурита, о царе Ашшаре и его девяносто девяти походах; искала упоминания о вере моей матери о ее змеехвостом предке, о Городе Черепов и о том, как подчинять себе джиннов; о том, кто жил на нашей земле до нас и куда ушли царства из легенд.
Но ошибется тот, кто скажет, что Ясмина была затворницей. Как и все девушки из Ширани, я по весне ходила в поле за дикорастущими цистами и травами, седлала своего коня, отдавая себя степной воле, обвязав пояс веревкой, шла к высокогорным источникам, в которых по ночам плескались прекрасные пэри со змеиными хвостами или птичьими крыльями. Я знала упоение танца в круге и прыжки через костер, относила вместе со всеми умерших на вершину башни и ходила с казаном мяса в становище, раздавая пиршество моего отца «младшим братьям его слуг». Жизнь моя за пределами дворца-мари была такой, как заведено исстари – а как давно это «исстари» началось, мне было не менее интересно, чем сама жизнь.
В самом же мари, среди любящих родственников и книг, я могла делать все, что пожелаю, и так, как пожелаю, благо желания мои никогда не были предосудительны. Правда, один раз мне все же крепко досталось, когда я без спроса вломилась в покои Мухаммеда аль-Хорезми, да преумножит его Аллах знания этому достойному мужу. Я была возмущена и обижена на весь белый свет… до следующего утра, пока ученый муж не позвал к себе и, чуть пообщавшись, предложил вместе читать строки сокровищ. После этого я простила ему все, и даже будущие прегрешения заочно: такой шанс узнать что-то новое упускать было никак нельзя.
И, кажется, я даже сумела произвести благоприятное впечатление на богатого знаниями перса, раз он предложил отправить меня в Обитель Мудрости в Гундешапуре. Отец мой – долгие лета ему! – конечно же, ответил отказом, но я и не расстроилась… сильно не расстроилась, потому что тогда еще верила, что судьба моя – быть в тени Кафа, а если и покидать ее, то лишь ради скорого возвращения. Ах, если бы к тому дню была жива мама, она бы наверняка сумела, заглянув в грядущее, повлиять на своего супруга и господина, но мне те таланты были не доступны, и возможность избежать предначертанного рассеялась, как утренний туман в зеленой чаше высокогорной долины.
Немного времени, коль мерить рамками жизни взрослых, прошло с тех пор, прежде, чем я узнала, что Хазрат-Харун забирает меня из отчего дома, изъязвленного камнями громадных катапульт. Закончилась осада, закончилось мое сидение в темных комнатах у самых корней мари и страх за жизнь моей крови. Став искупительной жертвой, я попаду в Столицу Мира, где пропущу через себя новые ответы на три вечных вопроса, и уж точно никогда вновь не переживу тяготы вражьей армии у стен.
Все еще впереди. Новая страница еще не написана, но палочку уже обмакнули в чернила…