- ...Может, слова Килгора и важнее святых писаний, но неужели ты думаешь, что слова буквального небожителя имеют для меня меньший авторитет, чем пускай и спасшего меня друга детства, который буквально кажды богословские дебаты со мной проигрывал всуху- увы, но ответить Элизабет он не успел. Не до конца. Ибо до него, наконец, дошёл смысл слов Килгора - бывшие даже большим бичом для мятежного духа, чем первый опыт с благословенным даром.
Накрыв обеими ладонями глаза, Захария даже зарычал. Почти как зверь - настолько его раздражала сложившаяся ситуация. Последняя из его масок не просто дрогнула - раскололась.
- Брат Килгор, прошу. Прекрати. Мне хватает осознания того, как сильно я его подвёл. Мне хватает осознания, что вся моя смертная жизнь была формой самообмана. Мне хватает осознания того, что я, мнивший себя заслуживающим рая, оказался посредь ада. Мало того - с тобой, неотёсанным чурбаном, который оказался каким-то чудом живучей и праведней МЕНЯ, и с твоей бывшей, гордыня которой даже больше и бессмысленней моей. Я и так улыбаюсь и смеюсь с вами через силу, лишь бы не опустить ваш моральный дух и показать, что даже сама преисподняя не может сломить смертную душу окончательно! А ведь меня очень немногое удерживает от того, чтобы доделать то, на что твой якобы архангел якобы смерти, ГОСПОДИН САМА БОГОИЗБРАННОСТЬ, НЕ РЕШИЛСЯ! - наконец, явив свой истинный облик, Захария презрительно сплевывает желчью обоим своим компаньонам в лицо.
Тяжело и злобно дыша, он смотрит несколько мгновений на нож из Боен. Занеся оружие вверх над головой, орк... Бросает его в землю неподалёку от себя, спасаясь от соблазна.
- Я страдаю, верно. Но страдание вызвано не самим Адом. Не кольцом. Даже не тем, как ты, чёртов воздаятель, ухитряешься переиграть избранного Небесами совершителя... Оно вызвано мной. Мной! МНОЙ! Моим выбором и моей волей! И теперь я должен отказаться от себя самого? Я пытаюсь быть смиренным, я пытаюсь научиться быть чем-то иным, чтобы загладить вину, которой даже не понимаю! И знаешь, что? Я горжусь тем, что мне хватило сил на это в окружении таких, как вы двое! И потому, на правах тупого гордеца и урода, не достойного ни прощения, ни спасения, я скажу сейчас только одно.
С последним вздохом Захария успокаивается. Морщины от наряжения мышц разглаживаются, глаза выглядят уже не такими злобными, и даже дыхание возвращает привычной темп. Захария снова надевает себе маску доброго пастыря, способного смеяться с паствой, даже если паствы нет, а все его уроки - выдумка. Ибо эта личина - единственная его драгоценность, что осталось даже в аду. Его эго. Он сам.
- Будь выше и не спорь с грешниками: у тебя и так жизнь едва ли будет долгой, так ещё и женщина твоя все ещё где-то тут, страдает даже больше, чем мы. Своё искупление я должен найти сам, и ты - пожалуй, последний в списке людей, у кого бы я просил в этом помощь или урок. Особенно потому, что ты тут всего-то, наверное, на недельку, если не меньше.