Его начало жестко плющить, едва до него дошел смысл озвученной этой крякалкой. Стены, судя по всему, стены, раскаляются куда сильнее заявленных двадцати градусов по ощущениям. Какая-то неуместная музыка заиграла, почему-то с сильными шумами. Хочется встать, хочется сказать, крикнуть – да вы чего, бляди, делаете, совсем, что ли, башню унесло? Он точно уверен, что Он встает, но все остальные видят, как Его тело, странно дернувшись, с глухим шлепком падает набок.
По обыкновению, глаза сразу раскрывать не хотелось. Хотя его вроде даже кто-то тряс, и даже не сильно и не больно, как в прошлый раз, когда он потерял сознание после удара чем-то стеклянным по голове. Судя по тому же дискомфорту голого тела и отсутствия хоть каких-то приятных ощущений типа бодрости, энергии, Он как минимум лежал там же, в той ужасной комнате. И музыка. Эта ебучая музыка, которая должна вроде как насыщать человека всякой духовной фигней, превращена каким-то моральным уродом-гурром в орудие пытки. Нет, даже не в орудие, а в составную часть отвратительного, позорного для всего рода человеческого комплекса садистских истязаний над разумом человека.
Да ну что за непруха!
Он оторвался от пола и уселся обратно. Весь сырой, будто после душа, зрение расфокусированное. Будто днем часа три поспал. Собирая остатки мозгов в кучку, Он слабо, с ноткой истерики, спросил:
– Че вообще происходит?
И только тогда Он смог сфокусировать взгляд на лице трясшей его девушки.