Махиджан-хатун, как и подобает доброй женщине, услышавшей волю мужчины, опустилась перед тобой на колени, прижав лоб к цветастому ворсу ковра – только серьги звякнули горьким серебряным плачем:
- Если молодой господин так желает, то Махиджан-хатун может только возрадоваться в сердце своем, потому что слова Шамси отдаются в нем, подобно барабанам Муавелата! Иди, господин, и да будет сам Асеман стоять подле тебя в тот час, когда ты защищаешь честь своей семьи!
Впервые в жизни тебя назвали сахибом не в качестве уважения, но признавая, что ныне ты несешь ответственность за других. Впервые кто-то перед тобой склонился так, как склоняются перед носящими медное кольцо, признавая твое право на защиту дома. Махиджан-хатун, ставшая тебе учительницей и фактически заменившая тебе старшую сестру, надеялась на тебя, верила в тебя, ждала, что ты, юноша четырнадцати лет от роду, еще не ставший мужчиной, сможешь принять единственно правильное решение.
Как мог ты ее подвести, когда само сердце звало тебя поговорить по сердцам с дядей, что за столько лет даже ни разу не навестил тебя, а теперь приехал забрать то, что принадлежало твоему отцу?
Как был, в домашних шароварах и расписной жилетке, ты впрыгнул в растоптанные чувяки с благородной желтой канителью и выбежал во двор, откуда доносились голоса, не надев даже чалмы или хотя бы тюбетейки. Вся улица была полна народа: здесь были не только слуги и домочадцы, но и заскорузлые декхане с окрестных кишлаков, облаченные в серые одежды, и сухопарые рыбари с поселка на реке, пропахшие уксусом, и широкоплечие караванщики с кожей, обветренной семью ветрами. Протиснувшись ужом меж спин, ты вышел в первый ряд, чтобы увидеть того, кто по закону должен был стать тебе новым отцом.
В самом центре, у песчаного дикана с синими изразцами по краю, стоял высокий одутловатый человек с землистым лицом и редкой пегой бородой. Руки его, ты заметил, были рыхлыми и слабыми, объемный живот – тоже. Там, где округлость твоего отца свидетельствовала о его достоинстве, дядя Насрулло выглядел просто толстяком. Одежды его тоже не отличались важностью: белый халат, хоть и был в благородную голубую полоску, казался застиранным и выцветшим, зеленый жилет с белым шитьем – тусклым и потертым. Только чалма с небесного цвета хвостом, ниспадающим до красного кушака, казалась новой и тем только еще пуще подчеркивала всю неприглядность образа дядюшки.
- …а посему, - продолжал он начатую ранее речь на удивление важным и хорошо поставленным голосом, - я клянусь положить свою жизнь ради заботы о тех, кто доверен мне судьбой после трагичной смерти любимого брата, о котором я рыдаю вместе с вами – да встретят его чертоги Асемана распахнутыми вратами, ведущими к облачным пастбищам небесных скакунов!
Слова его были встречены одобрительным гомоном, и ты, оглянувшись, предположил, почему: возле ног Насрулло-эффенди стоял распахнутый оливковый ларец с золотыми уголками в форме созданий с телом льва и орлиной главой. Раньше ларь этот стоял в покоях отца, и в нем он хранил круглые дирхемы, которыми одарял отличившихся или заслуживших благодарность. Дядя же, судя по всему, все его содержимое раздал людям, и теперь те любили его, как отца родного. Ясное дело, что через пару дней это обожание к дарителю пройдет, но пока что большинство куплено с потрохами.
Глазастый, ты приметил, что в толпе, неподалеку от «нового господина», стоят посторонние. Казалось бы, что такого – но что это были за люди! Невысокие, с кривыми ногами, с плоскими лицами на которых даже возмутительно не было бороды – только тонкие вислые усы, спускающиеся на грудь. А их одежды! Узкие кожаные штаны, которые не каждый нищий согласится надеть, заправленные в юфтовые сапоги-гуталы с меховой – это по жаркому времени-то! – оторочкой, короткий халат-дегель вовсе без узоров… Только кожаные ремни с набором металлических деталей – пряжкой, оконечьем, несколькими обоймами с петлей внизу, и круглыми узорчатыми бляшками смотрелись хоть сколько-нибудь прилично, хотя и не могли заменить благородной пестрости кушака. На головах эти люди носили какие-то странные невысокие треухие шапки, и в целом выглядели откровенно нищими, если бы каждый не имел на боку саблю и маленький топорик, а за спиной – лук и колчан со стрелами.
- Насрулло-эффенди! – сделал ты шаг вперед и громко окликнул дядюшку.
- Кто это меня перебивает? – презрения в голосе мужчины хватило бы на семерых.
- Перед господином стоит юный Шамси ибн-Нияз, сын и наследник нашего покойного владыки Нияза ибн-Дариша, милосердие Неба ему! – подобострастно ответствовал Садег-арбаб, с которым ты так и не сумел найти общего языка, - Он только готовится надеть нам палец медное кольцо…
- Сам Шамси, мой любимый племянник, а ныне – один из сыновей? – протянул Насрулло, - Жаль, что мой покойный брат так и не привил этому ребенку почтительности и уважения к старшим… Научите его сыновьим приличиям, - дал он отмашку кривоногим чужестранцам, - только не до смерти.
Что мог сделать ты, оказавшийся один и без оружия в кольце людей, против пяти взрослых мужчин, доставших из-за сапог тяжелые ногайки? Первые несколько ударов, разорвав одежды и кожу, повалили тебя на колени, а удары сапог заставили скорчиться на земле, зажимая жизненно важные органы. Ты смотрел вокруг, и видел на лицах слуг, знавших тебя с детства, жуткую смесь сострадания и воловьего безразличия: раз так велят, значит, так нужно. Но еще более жуткими были черные глаза под малахаями – вислолусые били тебя безо всяких эмоций, словно мешок с зерном.
- Хватит, э-э-э! – прогремел знакомый басок. Это Джамал-толстяк вышел вперед, а вместе с ним и еще несколько твоих приятелей, - не сметь бить нашего кровного брата!
Четверо чужаков, повинуясь команде Насрулло, двинулись на твоих друзей, а один – ты хорошо запомнил эти сапоги с кисточками на голенище, от которых пахло навозом – продолжил «воспитывать» тебя. Ты был исполнен надежд, что «молодые волки» спасут тебя: они были вооружены и решительны, и не могли проиграть коротышкам! Однако же реальность быстро разочаровала – запели плети, зазвенело железо о железо, и вскоре Джамал и другие парни упали на колени, прижимвя ладони к земле: знак безоговорочной покорности судьбе. Потом их, связанных, били, не так сильно, как тебя, но тоже явно со знанием дела – только крики нарушали тишь, повисшую над твоим родным домом. А потом сознание милосердно оставило тебя, уступив место блаженной черноте забвения…
***
Дорогу в столицу, да стоит она вечно, ты не запомнил: отходили тебя по приказу «отца» знатно. И только милостью Земли да умелыми руками Махиджан-хатун ты остался относительно цел – пострадала только твоя гордость. Более или менее ты пришел в себя в небольшом двухэтажном глиняном домике с чахлым садом: как ты вскоре узнал, именно в нем и жил долгие годы Насрулло-эффенди, пока не стал твоим «отцом и попечителем». В доме, помимо тебя и твоей наставницы, жили несколько молчаливых слуг, давно принадлежащих дядюшке, и – проклятье Асемана на их головы! – четверо вислоусых, почти не понимающих вашего языка, но явно поставленных следить за тобой. Твои ли это обидчики, или кто-то другой, понять ты не сумел: до того они были похожи один на другого.
Потянулись унылые дни в заточении… За пределы сада тебя не допускали, посторонних в дом не приходило, возможности бежать под бдительными взглядами охранников не выпадало. Даже слуги тебя слушались только в пределах «подай-унеси-почисть-уйди», на все прочие повеления разводя руками и кланяясь! Самого «отца» ты видел только пару раз: переодевшийся в парчу и шелка, этот сын шакала проверял, жив ли ты, и не сбежал ли. Зато он объяснил «обоснованность» твоего заточения: дескать, ты пока что учишься благонравию, и волею Насрулло-эффенди огражден от искушений города; а живешь в стесненных условиях потому, что твой добрый покровитель строит достойный тебя особняк, дабы жил ты не в провинции, но в самом стольном Согдашахре. Вранье, понятное дело – но приличия соблюдены. Хотя вот насчет стройки, как потом подтвердила Махиджан-хатун, он не соврал – только, ясное дело, возводил особняк под себя. Ты же оставался лишь безмолвным, бесправным свидетелем, как богатство твоей семьи утекает сквозь чужие руки…
Так прошло полгода, прежде чем ты узнал, что скоро намечается новый переезд: в тот самый особняк на улице Трех Коней – просторный, огромный, роскошный. Как сказала Махиджан-хатун, которую периодически звал к себе Насрулло – ясное дело, не для того, чтобы поиграть в шахматы – для вас там оборудовали комнатушку рядом с гаремом. Судя по всему, новый «глава дома» собирался и дальше держать тебя в черном теле. Однако же, как упомянула единственная союзница, в новом обиталище было куда больше шансов остаться незаметным чужим глазам…