В этот раз Шамси уже не доставал саблю.
– Ты метко стреляешь, – сказал он женщине-змее и не знал, что сказать ещё. И ничего не хотел сказать.
Она говорила страшные вещи – про то, что может впрыснуть ему яд (и уж наверняка и правда может), но теперь он не верил, что она так сделает.
Шамси слушал неторопливые слова, выводимые свистящим, насмешливым голосом, и вдыхал запах.
Что искали они, мальчишки, в этих выжженных солнцем развалинах? Сокровища? Золото? А для чего им нужно было золото? Они были дети небедных родителей, мало в чем знавшие отказа. Они не вели войн, не торговали, не пытались перевернуть мир. На что им было золото? Ну вот, целая груда золота, и что? На него можно купить... что? Что-то, чего раньше у тебя не было? Так ведь всё было. Коня, доспехи, оружие? Чтобы что? Всякая мечта имеет цель. Они не мечтали о сокровищах. Они хотели почувствовать себя кеми-то, кем ещё не являлись. Испробовать на вкус опасность, приключения, азарт находки.
Чувство, возникающее, когда ты нашел что-то, чего другие не видели, не знали, не понимали.
Тогда, получалось, что он нашел?
Получалось, что да. Когда еще и где он увидит женщину-змею, складывающую хвост кольцом вокруг его ног и смеющуюся над ним, но не для того, чтобы высмеять, а потому что ей весело? Когда кто-нибудь другой увидит?
И запах миндаля, хвои и чего-то сладковатого, дурманящего разум...
Шахи и торговцы набивают золотом сокровищницы, но не могут ни обрести счастья, ни унести это золото с собой в могилу. Единственная сокровищница, в которой хранится действительно сокровенное – это шкатулка нашей памяти. Дотронувшись до потускневших, но всё еще истинных воспоминаний, мы улыбнемся даже на смертном одре. Воспоминания – то, что принесет нам утешение тогда, когда всё золото мира окажется не нужным. Воспоминания – это то, благодаря чему в последний миг, умирая, мы скажем: "Я жил."
Человеческий разум легко одурманить всякой ерундой. Разум мальчишки – тем более.
– Хорошо, – еле слышно ответил он, наконец, разомкнув словно слипшиеся губы. – Я никому не скажу про тебя.
Он взял кинжал и долго еще не мог сделать первый шаг к выходу.
Потом Шамси все же стронулся с места, с трудом оторвав глаза от немигающих, неподвижных глаз Аминэ, и забыв поклониться за подарок, сжимая кинжал и даже не убрав его за пояс, направился к лазу. Но в последний миг, прежде чем покинуть это место, как знать, может, навсегда, обернулся и сказал, полоснув тяжелый воздух словом:
– Не утрачу.
Юность зажигает в нас огонь желаний, и пока он горит, мы живем не воспоминаниями. Воспоминания – такой же прах, как и все прочие сокровища. Они радуют нас тогда, когда пламя слабеет. Когда же оно горит, воспоминания – как яд, который горячит кровь и заставляет нас потерять покой и в смятении делать то, что породит новые воспоминания. Более яркие. Более сильные.
"Я жил," – говорит человек, которому есть, что вспомнить. Но жизнь – это не сами воспоминания, а те поступки, которые их породили. Саксаул стоит тысячу лет, но он нем и ничего не помнит, ибо ничего и не сделал.
"Я увижу её еще раз," – подумал Шамси, шагая по городу и разглядывая кинжал. – "Однажды. Обязательно."
Голова его была тяжелой. В груди его что-то горело. Без сомнения, он был сильно и надолго отравлен коварным дэвом.