Когда идешь на смертный бой, рассчитывая только на удачу, воспетую в балладах, говорить о каком-либо везении затруднительно – если, конечно, на выручку славно гибнущим храбрецам не приходит нежданное подкрепление. И все-таки Айлинн повезло, хотя, скажи ей кто-нибудь об этом, она бы с возмущением опровергла сказанное. Ее идея занять место на верхотуре себя не оправдала – к тому моменту, как девушке удалось забраться на чердак, бой уже стих, и больше не пели свою звонкую песню клинки под аккомпанемент протяжного свиста стрел и глухих ударов о вовремя подставленный щит. Зато ей не пришлось видеть, как падают один за другим друзья и товарищи, как все меньше и меньше остается тех, кто еще утром улыбался новому дню. Будь она там, внизу, вместе со всеми, то, может, и сумела бы внести большую лепту – вот только выдержала бы зрелище гибели тех, кто был ей дорог, не повредившись умом?
Девушка только и успела, что выглянуть в окошко и увидеть своими глазами кровавую причину тишины. Истоптанная земля и люди, валяющиеся сломанными марионетками, стоящие меж ними демоны в обличье людском и бесстрастная, равнодушная церковь – с утра это показалось бы плодом воспаленного разума. Страшно закричав, будто это ее сейчас пять раз убили, певица остервенело начала крутить непослушными, срывающимися пальцами ворот арбалета, не думая ни о чем, кроме желания расправиться с обидчиками. Она осталась совершенно одна: ее семья пропала, друзья погибли, а родной дом сгорел – что еще могло удержать подступающее, холодными пальцами сжимающее горло безумие?
К глубочайшей досаде бардессы, «черно-красные» оказались слишком сметливыми и спорыми на дело – не успела закованная в металл тупоносая смерть занять свое место на продольном ложе, как внизу раздался собственнический, уверенный грохот сапог и отрывистые команды. Хило заскрипела лестница под тяжелой тушей чужака, и Анна отбросила уже ненужный арбалет в сторону – теперь он был лишь досадной помехой в попытке отдаться остервенелому кровопролитию.
Потянулась из ножен, как змея из-под прелой листвы, уже пролившая однажды кровь рапира той, кто сама сегодня простилась с жизнью. Она была готова встретить врагов во всеоружии, уже не думая ни о гуманности, ни о праве на убийство. Но первый же враг, что, прикрываясь щитом, поднялся на чердак, не стал бросаться на нее, стараясь лишь задержать пышущую злобой девушку и дать подняться остальным. И все же, не смотря на весь опыт и старание солдата, Анна – или ее рапира? – сумели пустить негодяю кровь.
- Хэ-эй! – задорно и раскатисто прогремел клич, сменившийся сразу вкрадчивым, тянущим и зовущим, - Потанцуем?
Солдат промолчал, сосредоточенно продолжая держать оборону, пока его напарник не огрел яростно бросающуюся на врага бардессу булавой. Пылкая ярость сменилась на миг непониманием, что это за красное брызнуло ей в лицо, а потом на смену удивлению пришла могучим валом боль, заполонившая все естество девушки. Она взвизгнула протяжно, разжав пальцы, и упала на дощатый пол в узоре кровавых брызг. Заполонившая собой весь мир тьма оказалась милосердна, вместе с сознанием забрав страдание.
Умереть Айлинн не дали – вернее, как считала девушка, просто не добили: поверить в то, что ее отпоили лечебным зельем, она не могла и не желала. Момент возвращения сознания погрузил ее в царство тяжелой, ноющей боли, царапающей сухости во рту и неприятного ощущения истоптанной земли под щекой - что-то сродни пробуждению после тяжкого похмелья, только стократ хуже. Полуэльфийка могла только негромко застонать и дернуться в бесплодной попытке подняться, но вскоре ее лишили всякого шанса на хоть что-то, помимо слабого трепыхания, связав руки и ноги так, что веревки впились в тонкую кожу, зудящей болью не давая позабыть о себе. Более того, у нее отняли всякую возможность говорить, запихнув в рот комковатый противный кляп, от одного ощущения которого к горлу подступала тошнота.
Вздернув плохо держащуюся на ногах пленницу за шкирку, солдаты бросили ее на колени ждать своей участи безо всякой возможности что-либо предпринять. Жизнь предстала перед ней в наичернейших тонах, и единственным лучиком света было то, что остальные товарищи по неудачному приключению оказались живы - даже Кеннет, первым отправившийся в бой. Но и эта радость встречи терялась за осознанием того, что времени им, возможно, осталось всего ничего, и раньше, чем кровь впитается в песок, налетчики казнят всех за сопротивление: причем, возможно, гибель в бою покажется лучшим выходом, чем приговор победителей.
Щуря больные глаза, Анна напряженно вглядывалась в лица других викенцев, которых отделили от вероятных смертников, силясь углядеть среди них родные лица. На стоящих поодаль лидеров нападавших ей было откровенно наплевать: много ли разницы в том, кто привел сюда солдат, когда все уже кончено? Но прежде, чем она смогла убедиться в том, что ни мамы, ни дяди с семьей на площади нет, на сцене победившего зла появилось новое действующее лицо, которого при всем желании нельзя было не слышать.
Красавчик в доспехах, судя по всему, и был дирижером бойни. Когда он начал держать речь, Айлинн против воли прислушалась, пытаясь понять, почему чужаки принесли в Викен только жестокость и смерть, но смели при этом провозглашать себя верными последователями Милосердной: это казалось таким же оксюмороном, как "сухая вода", "горячий снег" или "черное солнце". Но когда среди трескучих, лживых фраз, от которых гнев кипит в жилах, прозвучало сравнение Викена и его добрых жителей с ядовитой гадиной, бардесса не выдержала.
Дернувшись всем телом в попытке взмахнуть руками – а как же можно разговаривать на эмоциях без жестов? – она возмущенно замычала, требуя заткнуться и прекратить врать людям в глаза. Души прекрасный порыв оценили не так, как того желала Анна: пару раз приложив пяткой копья по ребрам и плечам, солдаты вынудили ее на время замолчать, целиком погрузившись в болотные ощущения ноющей боли в кажущейся чугунной голове, ломоты в костях и тошнотворной велеречивости паладина.
Впрочем, преподанного урока надолго не хватило – «обитель греха и порока» тоже не осталась без комментариев. Пускай Айлинн не могла выразить словами, кто тут грешен и порочен, она не была лишена возможности интонациями своих невнятных звуков продемонстрировать свое возмущение. Еще бы: «черно-красные» сами пришли в край, где их не ждали, принесли с собой смерть и слезы, а теперь смеют еще винить ни в чем неповинных викенцев! Такая софистика, достойная самых змееязыких злодеев, во всей красе показывала подлую, мерзкую сущность паладина и его присных. Вот только долго возмущаться певице не дали – на сей раз аргументом вместо копья послужили несколько весомых ударов сапогом по ребрам, заставивших полуэльфийку возмущенно фыркнуть и снова умолкнуть, зло сверля паладина глазами.
На сей раз ноющие ребра позволили девушке сдерживаться дольше, но переход на личности и смехотворное обвинение в том, что они все – вместилище темных сил, снова вызвали бурное негодование:
- Кх-ха! – возмущенно заявила она. – Кхе-кхе-кху! – попытка насмешки вышла неубедительной. – Хыр-ы-ы-у! – разобрать в этом «на себя бы посмотрел сначала» не смог бы и самый искушенный лингвист. – Ы-и-и-а-а-х-а-е-я-а-у! – оскорбительный посыл идти и оттрахать самого себя тоже оказался непереводим.
Толи кто-то из пленителей понял, что пытается донести до них неугомонная полуэльфийка, толи они просто устали от попыток перебить лидера, но колдунья, поморщившись, коротким заклинанием заставила Айлинн замереть неподвижным истуканом – теперь девушка могла только недовольно сопеть и вращать глазами, не в силах иным способом выразить свое недовольство. Ей ничего не оставалось, кроме как упражняться в мысленном острословии и надеяться, что перед казнью с нее все-таки снимут чары и дадут шанс хотя бы минуту высказать все, что она думает об этих тварях-содомитах-лгунах.
Теперь ей оставалось только широко распахнутыми от ужаса глазами смотреть на то, как орденские казнят одного из своих бойцов и недоумевать, почему никто не восстал против такого произвола. Она не могла никак выразить своего удивления и, чего уж греха таить, испуга, когда ее вместе с остальными ребятами признали особо ценными пленниками и решили отправить за решетку, как преступников или диких зверей. Не представляя даже, что их может ждать там, в узилище, Анна мигом нарисовала себе самые жуткие картины пыток, палачей с масляным взглядом и волосатыми руками, звон ржавых цепей и крики истязаемых – и сама ужаснулась неприглядного будущего.
Но все страхи за себя как рукой сняло, когда разговор двух высокопоставленных убийц спокойно и буднично свернул на необходимость уничтожения тех деревенских, в ком «черно-красные» не видели одной им понятной цены. Бардесса даже поначалу не поверила ушам своим – настолько дикой и бесчеловечной казалась ей эта рациональность. Но мужчины продолжали спокойно обсуждать судьбу викенцев, втаптывая в грязь все надежды, что ей послышалось. Айлинн хотелось забиться в путах, закричать, чтобы они не смели так делать, предпринять хоть что-то, чтобы помешать негодяям, но магия держала крепко, и только медленно стекающие по грязным щекам слезинки служили безмолвным доказательством того, сколь тяжело приходится несчастной.
«Прощайте… Прощайте, прощайте, прощайте… Я не могу помочь вам, я – не героиня, а только маленькая и слабая девочка, возомнившая себя Богиня весть кем… Но я могу вас помнить, всех помнить, по именам, по лицам… И, пока я жива, вы будете живы в моей памяти, а значит, не умрете! О, Госпожа моя Пепельная, заклинаю тебя, дай мне силы! И… пускай мама и дядя с семьей будут признаны полезными, а еще лучше – спасутся вовсе! Пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Чернота надетого на голову мешкаю пахнущего каким-то прелым сеном, стеной легла между сходящей с ума девушкой и обреченными на смерть, заперев ее в клетке со своими мыслями и страхами, болью душевной и физической, самобичеванием и яростной ненавистью к виновникам гибели стольких добрых человек. Она с трудом почувствовала задеревеневшим телом, как чьи-то руки подхватили ее, как бросили потом, как пук соломы, на дно какого-то вагона. Она не ощущала чьей-то ноги под плечом и слышала чужое дыхание, как через вату. Она осталась совершенно одна, и только пережитой ужас царствовал над ее разумом, лишившимся движения и голоса, безраздельно…