Принимая из рук Эдваса лютню, Анна была красной, как праздничная рубаха, костеря мысленно себя на все лады: как она теперь может называть себя бардессой, когда инструмент чуть не забыла? Выдавив из себя негромкие слова благодарности полуэльфийка внезапно распрямилась, отчетливо процитировав вспомнившиеся строчки – и голос ее был полон боли:
- Когда менестрель берет в руки клинок, лютня сгорает в огне…
Теперь, припомнив песню, она испугалась, что больше никогда не сможет петь и играть – и это было подобно смерти. Но не делая ничего, не пытаясь помешать пришедшим с огнем и мечом в Викен тварям, она убила бы себя еще вернее, только потом бы долго ходила и смердела, будучи живым телом с мертвой душой. Выбор был страшен, но невелик – и анна готова была пожертвовать собой и своим искусством ради других. Чего уж делать, если ее «великое приключение» на поверку оказалось такой тяжкой страдой…
Развить эту мысль ей не дал Томми, сорвавшийся с места и помчавшийся на шум битвы. Певица чертыхнулась и, закинув за спину инструмент и снова вооружившись арбалетом, помчала за Молчуном, готова выстрелить в любого черно-красного, что окажется на пути. Задыхаясь от бега, она молила об одном – успеть к месту схватки и помочь тем викенцам, что еще сражаются.
И молитвы были услышаны – их маленький отряд прибыл вовремя для того, чтобы солдаты, наседающие на Грога и Джозефину, отступили. Айлинн вскинула было арбалет, готовая подстрелить одного из убийц, но те скрылись за углом. Покачав головой, измученная девушка прислонилась к забору и медленно сползла по нему прямо в пыль, совершенно уже не беспокоясь о состоянии своего костюмчика. Негнущимися пальцами сняв флягу, она сделала несколько больших глотков, после чего склонила голову, пытаясь отдышаться и успокоить горящие легкие. А параллельно слушала, о чем беседуют ее спутники со старшими товарищами.
Когда дыхание немного восстановилось, а мысль о произнесении хотя бы пару слов перестала вызывать судорогу, она подняла заплаканное лицо, прерывисто и хрипло высказавшись:
- Эдвас дело говорит. Младших должен уводить кто-то опытный, кто сможет укрыть их от солдат, и лучше всего с этим справитесь вы, дядя Грог. Мы – не сможем, а значит, остаемся здесь. И мы, - в голосе звякнули сталь и мужество, рожденные страхом за близких пониманием, что иного выхода все равно не сыскать, - должны помочь тем, кто укрылся в церкви. Хотя бы попробовать, хотя бы проверить, а не складывать руки, не веря, что они живы! Да я же потом себя век корить буду, если не предприму ничего!
Опершись на ладонь, бардесса не без труда поднялась и, выдохнув сквозь зубы, с мрачной упрямой твердостью посмотрела сначала на Грога, потом на Джозефину. Начала она, стараясь держать себя в руках, но с чувствами справиться не смогла, под конец сорвавшись на крик:
- Это наш долг. Пятерых мы уже, - она громко сглотнула, - победили: справимся и еще с кем-то. Надо делать, а не разговоры разговаривать – Нэйт, это в первую очередь к тебе относится. Мне сейчас, если честно, плевать, почему они пришли – это знание бесценно, не спорю, но никому уже не поможет. Что нам эти домыслы дадут? Нам надо перестать сиднем сидеть, и идти помогать! В конце концов, в церкви еще могут быть наши близкие, и пока мы здесь, шансы на помощь им тают, как лед под солнцем! Тетя Джо, мы готовы – ведите нас!
Выдохнув прерывисто и сжав крепко арбалет, Анна закончила уже деланно-спокойным:
- А если кому-то перед выходом нужны лекарские чары – я могу помочь.
О маме и дяде с семьей она спросить так и не решилась, боясь услышать ответ, и предпочтя слепое неведение болезненной правде.