— Ад! Ад! Будешь гореть! Покайся! — мама.
— Всё будет хорошо! Не бойся... — по детски звонкий девчачий голосок. Есть что-то знакомое в нём, но не помнишь. Как ни пытаешься мысль ухватить, ускользает.
— Найди меня, — кажется, Войшек. Не уверена — эхо его слов заглушается неровным бубнежом других глоток.
— Их не спасти... Никого не спасти... Дочь, возвращайся домой. Пожалуйста. Пока ещё не поздно, — усталый, постаревший, сломленный папа.
Будто стоишь в центре титанической толпы и каждый из многих миллиардов людей вокруг одновременно шепчет. Иногда вычленяешь знакомые голоса. Цепляешься за обрывки фраз, слова, интонации. Но это быстро уходит. Растворяется в изобилии входящей информации. Забывается.
— ...Вы не можете! Они больны! — голос. Женский. Удивительно чёткий в сравнении с всеми, что ты слышала последнюю вечность.
— Лучше отойди, — мужской. Впервые слышишь. Грубый.
— Сопротивление наказывается расстрелом, — другой. Тоже новый, тоже мужской. Потоньше и пожиже. Скучащий.
— Ну или не расстрелом, — с какими-то пошлыми оттенками шутит третий пан и заливается мерзким гоготанием.
— Отставить. Мы на службе! — первый незнакомец обрывает его.
— Томаш, пусти! Я пойду! — яростный, но слабый шёпот гораздо ближе. Марта?
— Сиди, дура! — не менее яростный, более сильный, тут же, рядом. Томаш.
Первые ассоциации от ощущений: тяжёлое похмелье, когда глаз не разодрать, но будильник стучит многотонным звоном, выдирая насильно из восстановительного сна. Только без будильника, звона и пульсирующей боли в висках. Не шевельнуться, да. Веки не открыть. Паришь... как парит утопленник на дне океана, обутый в бетонные ботинки. Да и вообще, будто со стороны на себя, на кровати лежащей, смотришь. Как-то так всегда паралич представляла: тело есть, но пользоваться им не получается, как ни пытайся.
Новый слой бесконечного бреда, столь затянувшегося, что завершение его не представляется возможным? Возможность проснуться? (Если ты спишь — и это большое "если"). Очередная сценка, про которую ты и не вспомнишь, как только она перейдёт в другую?
Ясно одно: многоголосье стихло, ушло куда-то на задворки сознание превратилось в невнятное, неразборчивое бормотанье впервые за долгое время. Последние, более чёткие голоса кажутся ближе. Чуть ли не настоящими, хоть и не решаешься поверить.