Йоширо конца боя дожидался внутри почти ставшего склепом и для него, и для всей команды остова Везувия, размеренно дрейфующего куда-то условно в сторону вражеских кораблей, оставляя за собой шлейф из осколков обшивки, выброшенных в пустоту внутренностей и замершего газа. После того, как были отданы первые самые важные приказы, занявшие остатки команды делом, а Стальные Хризантемы, отправившие в подчинение капитану Мезенцевой, делать ему было, откровенно говоря, нечего. Разве что, в ожидании возможного абордажа, проверять, в порядке ли личное оружие, но он и так знал, что в порядке. Можно, конечно, было порефлексировать над постигшей его неудачей и постыдить себя за гибель подчиненных, но и этого капитан Микава делать не собирался. Сломавшийся в бою клинок не рефлектирует и не чувствует стыда. Досаду, может быть, но никак не стыд.
В итоге, когда нервно-радостный связист сообщил, что неожиданно выпрыгнувший из ниоткуда флот Баронств переломил ход битвы, обратив пиратов в бегство, Йоширо занимался тем, на что времени все как-то не хватало, благо занять себя в прошедшие с пробуждения месяцы всегда было чем: сочинял письмо старшему из своих много раз «пра-» правнуков. Кстати, тот факт, что спасли их потомки досоюзных колонистов, тратящие общие для всех homo sapiens ресурсы на бессмысленное бодание с объединенным человечеством, оставил осадок, гораздо более неприятный, чем собственные невеликие успехи как командира и смерти экипажей вверенных ему кораблей. Но, с другой стороны, на звание хорошего человека он никогда и не претендовал.
…
Вообще, было принято говорить, что приличные люди в его положении видят в неожиданном спасении шанс застрелиться и уйти, сохранив хотя бы остатки чести, но приличным человеком Йоширо тоже не был. Он был солдатом, считал, что цель всегда оправдывает средства, и поэтому во время дебрифинга как ни в чем ни бывало слушал адмирала с привычной уже каминной миной и полуприкрытыми глазами, похожий на вылезшую на солнечный камень ящерицу. Как будто из-за него не погибли люди, как будто он не знал, что заработал неофициальный секторальный приз за самую быструю потерю боевой группы, как будто люди не увольнялись из флота, лишь бы не служить на “Везувии”, который после боя считался проклятым.
Он, на самом деле, даже особенного недовольства не чувствовал. Да и с чего бы? Задание выполнено, корабли подлежат ремонту, потери среди личного состава приемлемые. С его позиции операция, пусть и вскрывшая проблемы в слаживании между входящими в нее группами, была вполне успешной, и поэтому мрачного настроя адмирала Стоуна Йоширо не разделял. Хотя, конечно, если бы опростоволосившаяся по полной разведка была под его началом, он, наверное, тоже не чувствовал особой радости от победы. Надо, пожалуй, таки написать на них рапорт. В память, так сказать, о погибших.
…
После того, как начальство ретировалось, капитаны боевых групп еще какое-то время не расходились по кораблям, то ли восполняя недостаток личного общения, то ли из вежливости, то ли просто ожидая, когда будут готовы их челноки. Йоширо дружбы с сослуживцами никогда не искал, полагая, что устава и общего понимания долга для социальной составляющей службы вполне достаточно, но пользы от несколько более человеческих отношений с теми, с кем, возможно, еще придется сражаться плечом к плечу, не отрицал, и поэтому был готов потратить немного времени на болтовню. К тому же, положа руку туда, где у людей должно быть сердце, похвалить артиллеристов Стиллмена, минеров Коллинза, легион-операторов Немати, лансеров Шетланд и наводчиков Мезенцевой действительно стоило. А вот, кстати, и она.
– Благодарю, капитан Мезенцева, – учтиво и так же холодно ответил Йоширо на, похоже даже искреннюю, пусть и незаслуженную похвалу. – Со своей стороны не могу не отметить, что без вашей огневой поддержки все потери моей группы были бы напрасны.
– И за предложенную помощь личного характера тоже благодарю. Надеюсь, правда, что мне не придется за ней обращаться. При всем уважении.
Когда же разговоры сошли на нет, и все капитаны разошлись по своим делам, Йоширо отпустил нетерпеливо ждущего возможности окунуться хоть в какую-то “жизнь” МакДугала, а сам пошел искать рекреационную палубу потише. Начатое еще на мертвом Везувии письмо так и не желало дописываться, но капитан Микава был не из тех, кто бросает дело только потому, что оно ему не дается.