Осмунд, задел ты старшину. До глубины души задел. Кулаки сжал-разжал, чуть шумнее втянул воздух, коснулся трещины в переносице. Должно быть, на словах "вспомни, что ты старшина" засаднила она, припомнив кулак Большака. Огромный такой кулачище, с детскую голову размером.
Не отсиживался он за твоей спиной. И никакую вменяемую тобой вину не примет.
— Вспомнить, что случалось с чужаками? Я помню. Я и тебе напомню. У НАС БЫЛ БАРОН. Который брал наши налоги, и когда мы шли к нему с жалобой, топтал весь этот гнидник двумя ногами. И все становилось тихо. А щас че? Налоги куда-то башляем, а отдачи хер. Даже не знаешь, кому за эти налоги поклоны бить.
Мэрт выковырял носком башмака небольшой камешек с пола корчмы и пинком отправил его прочь.
— Сто раз уже все подумано, Ос. Нас тут на селе сколько рыл, дюжин пять-шесть, верно? Вот если б каждому дать хотя бы по острой палке, да недели две погонять строем — уже все неплохо было. Но уже отсюда и начинаются обломы. Первые — ссыкуны. "У меня жена, дети, коровы, собаки". Вторые — стукачи. На бандитов же за пайку работают, все сливают, что тут происходит. Третьи в чудо верят. "Надо потерпеть, и Свет смилостивится". Четвертые — просто долбоебы, им ничо в голову не доходит, даже если по разделениям объяснять. И кто в сухом остатке-то? Я, ты и вот один пьяница смышленый.
Его голос тоже повышается. Как и твой чуть ранее. С каждой своей чуть схватившейся душевной раны он без сожаления срывает коросты. Ты смотришь в них, и увиденное тебя не удивляет. Багрово-черная кровь и... И гной. Желтелый гной.
— Я каждую падаль здесь обошел. Сначала пошел к старосте, к Геберту. Говорю, мол, оставь нам мальца монеты — давай нормальное железо в черную купим? Контрабандистов полно, наберем булав каких-нить — ими махать ума не надо особо. Была бы сила и дыхалка. И чо ты думаешь? Он там же, где сидел, под себя чуть кучу не навалил. "Какое сопротивление?", "Какое оружие?". Ладно, говорю, пес с ней, с монетой — ты хотя бы дай время, снимай людей с работ потихоньку. Пусть учатся оружию, а железо я уж сам добуду. Опять нет. Работа — это золото, а золото надо скопить, чтобы оброки отдавать. "А с бандитами и договориться можно, всегда же договаривались". Я аж рукой махнул. Потом узнал, что брат Энфрин какое-то говно в своей молельне читает. Дескать, "злу нельзя сопротивляться насилием". Я ему сказал: благослови людей на борьбу, им вера нужна. Хорош дурака валять. А он мне: "насилие лишь множит насилие", "нельзя уподобляться", "надо быть умнее и выше"... Какую-то такую телегу прогнал. Я у него спросил — тебя когда в жопу выебут и руки поломают, ты сильно рад будешь, что ты кого-то там умнее? И выше? Смех один, сука. Так он меня светохульником назвал и выгнал. Ебанутое создание.
Мэрт сплевывает.
— Сил моих нет уже. Как будто мы с ними в каких-то разных Черноовражьях живем. У них, значит, феи, единороги на полях, волшебство и сказка. А у меня вилланы последнюю залупу без соли доедают.
Выговорившись, он разом весь как-то уменьшается. Да. Сил его уже нет. И чтобы понять это, не надо быть семи пядей во лбу.
— Если у вас двоих чот выйдет — я порадуюсь только. Вот честно. А пока все это треп и не более. Я в управе буду.