Валентин Капустин не ожидал, что бросок бомбы даст такой поразительный эффект — земля заходила ходуном под ногами, царь-медведь испуганно взревел и заметался, сам Валентин Капустин отчаянно пытался удержаться на плясавшей под ногами, разламывающейся мостовой — и был счастлив.
Вот оно! Пришло! — кричало всё в Валентине Капустине, пока неведомая сила вздымала его в эмпиреи. — Я не знаю, что это, но оно пришло!!! Кому-то, может, и нужна великая Россия, а мне нужны великие потрясения — и разве это не то, что мне нужно?! Земля встаёт на дыбы, небо валится на землю, стены рушатся, пол становится потолком, эфирные потоки несут нас, словно песчинки, бывший царь, кувыркаясь рядом со мной, истошно ревёт в ужасе, и поделом — такова участь тиранов! Захлёбывайся, захлёбывайся, царь-медведь, в животном страхе от того, что весь привычный тебе миропорядок пошёл прахом — я хохочу тебе в морду! Мне не страшно! Я не знаю, что происходит, но я знаю, что делать! — внутренне кричал Валентин Капустин. — Когда не знаешь, что происходит — устраивай бунт! Когда не знаешь, что делать, — устраивай бунт! Бунт, шельма!
На мгновение Валентин Капустин обнаружил себя цепляющимся за какую-то балку, висящим над какой-то непостижимой бездной. «Опять андреевщина», — поморщился он и решительно отпустил балку, счастливо позволив подхватить себя эфирной круговерти, — а в следующий момент обнаружил себя сидящим на разломанном паркете посреди фарфоровых черепков и осколков фужеров, в каком-то зале с опрокинутыми столами и содранными занавесками. Валентин Капустин повертел головой. Какие-то сидящие посреди топорщащихся кусков паркета, приходящие в себя люди. Жалобное медвежье поскуливание с улицы. Клочья белесого тумана, наползающие в залу. Если бы здесь оставалась хотя бы одна целая тарелка, Валентин Капустин взял бы её и разбил, — не столько даже из идейных соображений, сколько чтобы придать картине завершённость.
— Маркс был прав, — хрипло произнёс Валентин Капустин. — Это было неизбежно.