— Постойте, генерал! — воззвал к Винклеру профессор. — Я понимаю, что ваш первый инстинкт — это отринуть их, но в словах Рудольфа Оболенца есть смысл! Ультиматум реакционного крыла "Белой партии" действительно требует немедленного ответа: и этим ответом не может быть жалкая, сервильная покорность, как того просит герцог!
Фальтенберг отложил в сторону газету, поднялся и в драматическом ораторском жесте протянул правую руку, открытую распахнутой ладонью вверх, к Отто.
— Прислушайтесь к своим чувствам, генерал, и вы поймёте, что это правда! Вы знаете это и так. Иначе вы не предложили то, что сейчас предложили. Страх герцога правит им и ведёт его к погибели. Он уже умер в малом, ему остаётся умереть в великом. Вы между тем понимаете, как реальная политика работает. Это искусство нахождения возможного. Умение выбрать второе или даже третье наилучшее для себя. Если бы вы не понимали этого, то не предложили бы сейчас кандидатуру Оболенца на пост министра-председателя. Тем не менее политика ведь не только это, не так ли? Политика — это также умение не упасть в пропасть, когда голодная бездна уже взывает к себе!
— Не далее как неделю назад, да и прежде того, вы говорили о богемских дворянах как о людях, что в великой совокупности всех за и против является практически полностью или даже полностью бесполезными. Вы говорили правду — причём не стеснялись озвучить её, даже несмотря на ваше идеологическое, статусное и даже кровное сродство со столь многими из этих людей. Вы говорили правду, потому что ваши ноги плотно базируются на земле Аллемании и не дают вашей голове улететь куда-то в облака. Потому что вы, в отличие от многих других здесь, способны видеть простые и самоочевидные истины. Богемское крыло расколовшейся "Белой партии" — это сборище бесполезных глупцов, которые очень скоро (в историческом измерении) будут мертвы. Если мы протянем им руку, чтобы принять их ультиматум, то они заразят нас проказой своей никчёмности и увлекут в могилу вслед за собой. Если мы пойдём на уступки им, как хотят герцог и Штрирер, то мы обратим это правительство — и так нефункционирующее, потому что ребёнок стоит во главе его! — в вассала умирающей политической и социальной силы. Мы станем объектом всеобщего презрения, так как затрепещем и покоримся перед бумажным мечом клики, лишь настолько способной осуществить свои угрозы в отношении нас, насколько мы будем медлить с подзатыльником и окриком острастки. Потому мы и должны действовать сейчас! Потому мы и должны наказать богемцев сейчас, когда они мнят себя конфедерацией высоких нобилей, первых вассалов короны, пришедших навязать бессильному королю свою Великую хартию и не способны даже предположить, что им ответят мечом, а не трусливым блеянием покорности! Мы должны эскалировать ситуацию, пока наша оппозиция этого не ждёт и не готова к этому!
— Кто, как не вы, генерал, должны встать в острие этой кампании? Не только потому, что этого требует ваше звание министра внутренних дел. Не только потому, что вы единожды уже призывали забывших своё место богемцев к покорности силой пушек и винтовок. Нет. Не только поэтому. Ещё и потому, что ваша рука — рука родственного человека, рука более просветлённого представителя класса. Это та рука, которая скорее готова протянуть всем этим дворянам-мятежникам оливковую ветвь, нежели обратить против них карающий меч. Вы будите карать, но будите карать как отец, ради конечного блага и воспитания наказываемого. Если на вашем месте будет кто-то другой, то можете ли вы быть уверены, что он будет знать, когда меч должен быть извлечён из ножен, а когда не должен покидать их? Нет, не можете. Поэтому это должны быть вы, генерал. Вы должны встать во главе полицейских, репрессивных и карательных мер этого правительства против так называемого консервативного крыла "белых".
Профессор указал Винклеру на Оболонца.
— Вы боитесь, возможно, что, если вы примите свою миссию, то, когда дело дойдёт до реального столкновения с богемцами, вы останетесь одни? Что ж, я сам готов признать, что господин Оболенц остаётся черной лошадкой, и от него можно ждать чего угодно. Кто знает, последуют ли его действия вслед за его словами? Сегодня он удивил меня, завтра удивит вас. Сейчас — час битвы, а во время битвы удивление не есть нечто, чему следует радоваться. С подобными опасениями я могу согласиться. Но я могу и развеять их!
— Как я уже сказал, герцог — ребёнок, не способный работать со взрослыми людьми. На прошлой неделе перед ним на стол легли сразу две программы, поддерживаемые необходимым кворумом министров. В своей детской непосредственности он, будто буриданов осел, не смог выбрать между ними, обрекая тем всю Аллеманию на голод. Герцог не способен держать в своих руках даже самого себя, не то, что управлять правительством. Это так. С этим я согласен. Смотрите, даже сейчас он ведёт себя как испуганный малыш, оказавшийся один на один с ремнём собственного отца. Он просит открыть окошко, чтобы люди на улице прохожие и соседи слышали, как его порют. Он надеется смутить слухом и взглядом посторонних родителя, перед которым он провинился. Всё лишь для того, чтобы его пороли не так сильно. Как иначе трактовать его смешную просьбу сделать голосование на сегодняшней сессии достоянием общественности?
— Я говорю, что никто из нас не может опереться на герцога. Я вижу, что вы не уверены в Оболенце. Пусть так. Он не единственная ваша альтернатива. Я думаю, что вы понимаете, куда я клоню. Не лучше ли дьявол, которого знаешь, эх? Ранее мы двое показали, что как люди, живущие в реальном мире, а не в мире фантазий и страхов, мы способны найти общий язык между собой, даже несмотря на все наши идеологические расхождение. Вы сами подтвердили это своим предложением сегодня. Что-то вам, разумным кругам консерваторов, что-то нам — социалистам. Никто не доволен. Все получили лишь второе или даже третье наилучшее для себя. Но все получили что-то. Владислав-Целестин показал, что при нём никто не получит ничего. В Оболенце вы сомневаетесь, потому что он все молчит и не особо понятно, чего он хочет. Но меня вы видели, меня вы знаете. Я знаю вас.
— Если вы, генерал, поддержите мою кандидатуру на пост министра-председателя, то, очевидно, я поддержу ваши действия по приведению богемского дворянства к покорности из этого высокого кресла. Повторю, как и господин Оболенц, я считаю, что на этой наглый ультиматум стоит ответить пощёчиной, а не склонением колен. Я так же готов искать примирения с не потерявшими голову и сохранившими рассудок членами "Белой партии". Понятно, что это должно быть примирение сильных, а не покорность слабого сильному. Потому наряду с полицейскими действиями против забывшихся представителей богемского дворянства, я готов поддержать предложенный вами, генерал, компромисс между людьми социалистических воззрений и рациональными консерваторами. Это действительно терпимое и простое решение, которое затем может лечь в основу полной аграрной программы, когда это правительство, наконец, будет способным её принять. Вместе, объединив правый и левый фланг, мы сможем предложить Аллемании хоть сколько-нибудь рабочее правительство, генерал. Разве это не нечто, несравнимо лучшее, чем то, что мы имеем сейчас?