Горячка боя прошла еще в "Харрикейне", и большую часть пути до "домашней" базы он просто сидел в углу, обхватив руками колени. На вопросы санитаров отвечал механически, односложно, и даже не заметил, как один их них сперва ошпарил ногу дезинфекционным спреем, а затем спрыснул ледяной прохладой анастетика. Мысли были не здесь. Да и зачем – пока он сидел в трюме шаттла, он ни на что влиять вообще не мог. Еще более жуткая ситуация, чем на земле, на самом деле, но об этом Чунго не думал. Думал он о другом. О тех, кто погиб на учебной базе. О Брониславе, о Ямур, о Ядвиге, о Леоне… О десятках казавшихся тогда безликими людей, мимо которых, проходя, не думаешь, что они тоже о чем-то мечтают, чего-то хотят, что-то делают и кого-то любят. Большую часть людей вокруг мы не замечаем, или воспринимаем как данность. Вот данностью они быть и перестали. Как и быть вообще. Правда, только для Чунго, родных и друзей – капли в человеческом море. Для большей части остального мира они так и будут, цифрами в правой или левой колонке блока общей информации о сражении в википедии, или, для будущих историков, записями в официальном документе, которым их гибель оформят. Может быть, какому-нибудь командиру красноглазых выдадут медаль с формулировкой, где будет значиться число жертв нападения.
По-хорошему, Дан должен был оказаться среди них. Он не ощущал себя каким-то героем, и сейчас даже слова, сказанные паукообразному роботу казались цитатой из какого-то фильма. Возможно, они ею и были, когда в момент стресса мозг заметался в поисках шаблона, который мог бы подойти ситуации. Вот только сейчас слова казались неподходящими, как будто в историческую драму вставили экшн-сцену из боевика.
Через некоторое время, после дебрифинга, Чунго добавил к этой мысли, что он из всей их компании меньше всего на героя подобного боевика и походил. Или драмы. Вот, взять, Бренди. Бросилась закрывать собой офицера от гранаты. Без всяких героических воплей. Или Карл, который вытащил с того света Хереса. И не орал об этом. Или Фрида, бившая штурмовиков глаз без пошлых ван-лайнеров. Хотя тут Дан был не уверен, если бросок Руд к Вайту он видел своими глазами, то в остальное время он был слишком занят, спасаясь от добежавших пауков Союза. А уж что там в небесах творили добравшиеся до машин пилоты…
Но долго размышлять не дали. То, насколько плохой ситуация, можно было судить лишь по тому, что пилотов засунули в тренажеры почти сразу, и засунули всех – насколько Дан помнил, такое не практиковалось из-за риска то ли нервных срывов, то ли риска для нервной системы в принципе. Это как-то отвлекало от тоскливых мыслей. И это лучшее, что мог Чунго сказать о тренировке. На первый день. На второй день носом пошла кровь. И это он хорошо отделался – Ангела вырубилась и не встала. Сперва вообще, а потом в строй. Кому-то могло ее быть жалко, но Дан был рад за нее.
- Повезло. Эх…
Послеобеденные тренировки дались еще хуже. Дан как-то навострился поднимать нос, чтобы не было так со стороны заметно, но регулярно втягивать кровавые сопли так себе удовольствие. Зато потом, в душевой, он на зеркале нарисовал кровавый смайлик на своем отражении. Это тогда казалось забавным, правда, пришлось быстро смывать-затирать, чтобы другие не заметили. И не только. Дану на секунду показалось, что из кровавых точек-глаз на него смотрят красные глаза штурмовика. Дурная затея, в общем. И, через какое-то время, сидя в комнате отдыха, он долго не мог отбросить мысль, что хорошо бы, чтобы никто ничего не заметил, и, что самое главное, военным психологам или психиатрам не доложил.
А в комнате отдыха он оказался не случайно. Сети не было, да и вряд ли по протоколам военного времени солдатам и офицерам можно было в мировую сеть выходить. Хотя мировой она чисто номинально называлась – у Союза вроде что-то свое было. Странно, что новости показывали по телевизору. Возможно, командование считало, что состояние неизвестности хуже, чем жажда отомстить, отчаяние от гибели близких и весь тот спектр эмоций и последствий, которые могли вызвать по-настоящему плохие новости. Или Альянс заранее фильтровал информацию до степени абсурда – представить, что по телевизору в новостях ничего о войне не будет, Дан не мог. Но логика этого не исключала.
И не интересоваться происходящим в Альянсе он тоже не мог. Он был не один в этом мире. Мама, папа, сестра… все они были где-то там, но связаться с ними было невозможно. Даже узнать, живы они или нет. Дан пытался, но контакты с внешним миром были и обрублены, и в целом под запретом. Старые плакаты про уши у стен и шпионов вокруг оказались внезапно актуальны, и любой разговор мог оказаться подмогой врагу. Оставалось надеяться, что Союз не начал нападать на города и промышленные центры. Что до пригородов Парижа, где находились офисы "Dassault Aviation", где работала его сестра, не добрались пока. Что по мощеным улочкам Старого Утрехта, куда собирались его родители, когда они говорили в последний раз перед отправкой в эту чертову Польшу, еще не печатают шаг красноглазые монстры Союза.
Оставалось надеяться – и смотреть телевизор. Название места, где это можно было сделать, казалось Дану издевательством.