Пока длился осмотр, я старательно держала на физии маску невозмутимости, как в счастливые годы в Крепости, когда мы после отбоя играли при неверном свете свечей в «каменное лицо»: замечательная игра, но не та, о которой следует распространяться за пределами казармы, и точно не та, на которую сестры-инструкторы закроют глаза. Потрепанная колода карт, перенесенный ночью тихой сапой через стену алкоголь, и, собственно, сама игра вместе являют собой гремучую смесь, за которую можно запросто загреметь на губу, особенно если играть с младшекурсницами.
Но, хотя лицо было каменным, внутри все трепетало – я не рисковала даже предположить, как отреагируют сестренка и рамонитское руководство на то, что мой небольшой обман вскроется. Решат сейчас, что я – поднятый косматыми кадавр с искусственно вложенными воспоминаниями, и снесут мою бедовую головушку, как я сносила горшки палкой с плетней, пока жопку не надрали. В общем, затаив дыхание, я ждала вердикта, делая вид, что ничего такого в этой ране нет: ну не тяжелая, а смертельная – эка невидаль! Мы, девочки из Крепости, и не такое переживали, и не с тем справлялись!
Ну и молчала в тряпочку, конечно, ежась под тяжелым непонятным взглядом «десятницы», уже вволю меня покрутившей, как куклу какую-то. Создавалось такое ощущение, что эта сестра – Кира, кажется? – с удовольствием провела бы прямо здесь вскрытие, чтобы удостовериться, что это одна рана, а не две, и в принципе удостовериться, что слова подтверждаются фактами. Знавала я таких старших: им хоть трава не расти, но нужны доказательства и только, а «на словах в любви изъясняются». Вон, еще и Бьё забрать хочет, как будто не понимает, что старшей без меня сейчас только пропасть! Наверняка никогда никого не любила всем сердцем, не понимает, что это такое, и любое проявление тепла, нежности и заботы воспринимает как сугубую голимую неуставщину, за которую надо бить по рукам.
Слава Богиням, Командора на мелочах вроде того, что Бьянка снова потянулась ко мне, акцентировать внимание не стала, утащив свою подручную на разговор – наверняка сейчас прикажет организовать мне отряд по спасению мамы из лап бородатых. Интересно, кто его возглавит? Не я, это точно. Сама Командора? Вряд ли… Наверное, или поручит этой строгой Кире, или найдет еще какую-то непрошибаемую рамонитку. Ну и плевать: пускай хоть кожу со спины снимут, пускай что угодно сделают, но Аэлис спасут. И меня с собой возьмут, естественно: как можено оставить меня в стороне, когда именно я стала вестницей слов Богини?
Убедившись, что высокое начальство отошло, я расслабилась, снова приняв вольную позу. Завязав ворот рубахи, кинула быстрый извиняющийся взгляд на ученую сестру-лекарку – мол, надо, понимаете же – после чело взяла ручки Бьянки в ладони своих рук и прижалась своим горячим лбом к ее холодному.
- Спасибо, любимая… - прошептала негромко, млея от ощущения ее кожи в своих пальцах, - что бы я без тебя делала, что бы стало со мной без тебя… Ты – мое спасение и опора, смысл и надежда… Только молю тебя – не показывай этим, из храма, как мы близки: они насквозь уставные, ласки и тепла проявления не любят, и сами черствые, как пень столетнего дуба, и колючие, как репей – встанут меж нами осокой-разлучницей, и что потом делать, пока не изыщем возможность снова свидеться?
Ты как, свет мой, в порядке? Нужно что? Вина? Сукна? Меня?
Форсировать ситуацию и говорить Бьянке, что я отправляюсь в погоню, причем ее не собираюсь брать с собой, я не стала: сестричку надо подвести к этой новости, которой она явно будет недовольна – я бы вообще взорвалась возмущениями! – постепенно и осторожно, чтобы она, бедная, не переволновалась. Это я солдатка – «извилина одна, и ту оставил шлем», справлюсь со всем, а она у меня – девочка творческая, возвышенная, с хрупкой душевной организацией. Ей и так досталось по самую макушку, хватит и на этом.
К тому же, и тут старшие правы, в погоне и убить могут-то. Готова я подставлять сестру под тупые арбалетные болты и клинки космачей? Вот то-то же!